Кабачок нью-фаундлендцев
Шрифт:
— Да, хуже не бывает!
Но тут Леон кашлянул, призывая клиентов к осторожности, и показал им на моряка в красном свитере, который одиноко сидел и пил в углу.
Мегрэ сел возле стойки и заказал коньяк с водой.
Все замолчали. Каждый старался для вида чем-то заняться. И Леон, как ловкий режиссер, предложил самой многолюдной группе:
— Хотите домино?
Это был способ произвести шум, занять руки. Домино, повернутые вверх черной стороной, были смешаны на мраморной доске столика. Хозяин сел возле комиссара.
— Я
— Какого парнишки?
— Юнги Жана Мари. Того, что упал за борт на третий день плавания.
Этот человек прислушивался. Если он и не различал слов, он понял, что речь идет о нем. Он сделал знак официантке наполнить его стопку и, сморщившись, залпом осушил ее.
Он был пьян. Его выпуклые светло-голубые глаза уже помутнели. Комок жеваного табака оттопыривал левую щеку.
— Он тоже ходил к Ньюфаундленду?
— Прежде ходил. Теперь у него семеро детей, и зимой он ловит сельдь. Зимой ведь плавание короче: сначала месяц, потом все меньше и меньше, по мере того как рыба спускается к югу.
— А летом?
— Летом он рыбачит самостоятельно, ставит тройные сети, клетки для ловли омаров.
Человек этот сидел на той же скамье, что и комиссар, только с другого края. Мегрэ наблюдал за ним в зеркало. Он был маленького роста, широк в плечах. Типичный моряк с Севера — коренастый, упитанный, с короткой шеей, розовой кожей, светлой бородой. Как и у большинства рыбаков, руки его были покрыты шрамами от фурункулов.
— Он всегда так много пьет?
— Они все пьют. Но особенно он напивается с тех пор, как погиб парнишка. Ему очень тяжело видеть «Океан».
Теперь этот человек смотрел на них с наглым видом.
— Что вы от меня хотите? — заикаясь, обратился он к Мегрэ.
— Ровно ничего.
Матросы следили за сценой, продолжая партию в домино.
— Нет, вы должны сказать! Что, я не имею права выпить?
— Да нет, почему же!
— Только скажите, что я не имею права пить! — повторил он с упорством пьяного.
Взор комиссара упал на черную повязку, которую он носил на своем красном свитере.
— Тогда чего же вы прилипли ко мне и все время про меня говорите?
Леон сделал Мегрэ знак, чтобы тот не отвечал, и направился к своему клиенту.
— Послушай, перестань скандалить, Каню. Господин комиссар говорит не о тебе, а о парне, который пустил в себя пулю.
— Так ему и надо! Он что, умер?
— Нет. Может быть, его еще спасут.
— Тем хуже! Пусть они все подохнут!
Эти слова произвели сильное впечатление. Все лица повернулись к Каню. И у того появилась потребность прокричать еще сильней:
— Да, все, сколько их тут есть!
Леон встревожился. Он смотрел на всех умоляющими глазами и, повернувшись к Мегрэ, развел руками, показывая, что он бессилен.
— Послушай,
— Плевать мне на это!
— Завтра у тебя не будет сил вытащить твои тройные сети.
Пьяница усмехнулся. Малыш Луи в это время позвал Жюли.
— Сколько с нас?
— Два раза всем по стопке?
— Да, запиши это на мой счет. Завтра я получаю аванс, а потом ухожу.
Он встал, и бретонец, который не отставал от него ни на шаг, поднялся за ним, как автомат. Луи притронулся к фуражке. Притронулся второй раз, повернувшись к Мегрэ.
— Подлецы! — проворчал Каню, когда оба они проходили мимо него. — Все вы подлецы.
Бретонец сжал кулаки, хотел было ответить, но Малыш Луи потащил его за собой.
— Иди ложись спать! — твердил Леон. — Все равно сейчас будем закрывать.
— Уйду тогда, когда все уйдут. Что я, хуже других, что ли? — Взглядом он искал Мегрэ. Казалось, он хочет затеять ссору. — Вот этот толстяк, например, что он во всем этом понимает?
Он говорил о комиссаре. Леон чувствовал себя как на горячих углях. Оставшиеся в зале посетители следили за сценой, уверенные, что сейчас что-то произойдет.
— Ладно! Лучше я уж уйду. Сколько с меня?
Он пошарил у себя под блузой, вытащил кожаный кошелек, бросил на стол жирные ассигнации, встал, качнулся, пошел к двери, которую с трудом отворил.
Он ворчал что-то неясное — ругательства или угрозы. Выйдя на улицу, прильнул лицом к окну, чтобы в последний раз посмотреть на Мегрэ, и нос его расплющился на затуманенном стекле.
— Это для него страшный удар, — вздохнул Леон, возвращаясь на свое место. — У него был только один сын. Все остальные — девочки. Они, можно сказать, в счет не идут.
— А что здесь рассказывают? — спросил Мегрэ.
— О радисте? Да они ничего не знают. Вот и выдумывают всякую ерунду.
— Что именно?
— Да не знаю. Все о дурном глазе.
Мегрэ почувствовал, что на него устремлен чей-то взгляд. Это был взгляд главного механика, сидевшего за столом, напротив него.
— Ваша жена вас больше не ревнует? — спросил Мегрэ.
— Да ведь мы завтра уходим. Пусть теперь попробует привязать меня к Ипору!
— «Океан» отплывает завтра?
— Да, в час прилива. Не думаете же вы, что судовладельцы оставят его плесневеть в гавани?
— Нашли кого-нибудь на место капитана?
— Пенсионера, который вот уже восемь лет как не плавал. И командовал всего лишь трехмачтовым барком. Хорош капитан…
— А радиста?
— Взяли одного мальчишку из училища. Он приедет завтра утром. Из Школы искусств и ремесел, так ее называют.
— Старший помощник вернулся?
— Вызвали телеграммой. Прибудет завтра утром.
— А команда?
— Как обычно. Собрали тех, что болтались в порту.
— А юнгу нашли?
Главный механик вскинул на него острый взгляд.