Кабинет фей
Шрифт:
С большим трудом скрыла Констанция, как обрадовало ее столь обязывающее признание; опасаясь, однако, что их могли подслушивать, она спросила разрешения надеть ему на голову венок, а на запястья — браслеты из собранных ею трав. Принц протянул ей руки с такой нежностью, что она слишком поспешно закрепила травяной браслет, боясь, как бы кто не догадался о том, что меж ними происходит. Тут принц, церемонно обратившись к придворным, объявил, что ему лучше и боль утихла. Это было правдой: послали за лекарями, и те изумились было столь быстрой чудодейственности целебного средства, но, едва увидев пастушку,
Пастушку так мало трогали расточаемые ей похвалы, что не знакомые с нею люди почли глупостью то, что объяснялось совсем иначе. Она уединилась в уголке, словно стараясь спрятаться, и выходила лишь затем, чтобы потрогать лоб принца и пощупать его пульс; тут-то и успевали они наговорить друг другу множество нежностей, продиктованных скорее сердцем, чем разумом.
— Надеюсь, господин, — сказала Констанция принцу, — что мешок, который велела сшить королева, не станет зловещим орудием смерти и столь ценное для меня ваше здоровье к вам вернется.
— Все зависит лишь от вас, милая Констанция, — ответил он, — немного вашего участия — и я обрету покой и возвращусь к жизни.
Принц поднялся с ложа и направился в покои королевы, которая не поверила своим ушам, когда ей доложили о его приходе. Бросившись ему навстречу, она с изумлением столкнулась с ним в дверях.
— Как! Дорогой сын мой, да вы ли это! — воскликнула она. — Кому же я обязана вашим чудесным исцелением?
— Лишь своей доброте, госпожа, — ответил принц. — Вы прислали мне самого искусного лекаря на свете, и теперь я молю вас вознаградить ее соразмерно помощи, что она мне оказала.
— Не к чему торопиться, — сурово отрезала королева. — Пусть всю жизнь пасет моих овец и будет счастлива.
Тут в покои принца как раз явился король, уже оповещенный о его выздоровлении. Стоило ему войти, как он сразу же глаз не смог оторвать от Констанции; красота ее, сиявшая тысячью солнц, так ослепила его, что он даже не сразу спросил придворных, что за чудесное создание предстало его взору и давно ли во дворце поселились богини. Наконец, овладев собою, он подошел к ней, и, догадавшись, что это и есть волшебница, исцелившая его сына, обнял ее, галантно шепнув, что подчас тоже болеет и молит ее вылечить и его тоже.
Не мешкая, король повел к супруге Констанцию, которую королева доселе не видела. Когда же встреча произошла, — изумлению ее не было предела: она упала в изнеможении, испустив громкий крик и не спуская с пастушки гневного взгляда. Констанция и Констанцио застыли в страхе, да и король с придворными не знали, чему приписать столь резкое недомогание. Наконец, когда королева овладела собой, король спросил, что явилось причиной ее неожиданной слабости; она развеяла его беспокойство, объяснив все духотой; однако принца, хорошо знавшего свою мать, не покидала тревога. Но королева весьма доброжелательно обошлась с пастушкой и велела ей остаться подле себя, чтобы ухаживать за ее цветником. Принцесса обрадовалась тому, что сможет жить во дворце, где каждый день будет видеть Констанцио.
Король же, оставшись с королевою наедине, несмотря на все ее заверения, вновь с нежностью спросил, что же ее так расстроило.
— Ах, ваше
— Ну, зря вы так беспокоитесь; уж это и вовсе сомнительно, — отвечал ей король. — Послушайте моего совета: не стоит воспринимать все так серьезно. Отошлите пастушку сторожить ваши стада и не печальтесь.
Эти слова разозлили королеву; не послушав его, она постаралась получше разузнать о чувствах своего сына к Констанции.
Принц же не упускал возможности повидаться с ней, заходя в сад, где она ухаживала за цветами; казалось, стоит ей только прикоснуться к ним, как они становятся пышнее и прекраснее. Хитрован был с ней неразлучен. Иногда она рассказывала ему о принце, как будто барашек мог понять ее; но стоило тому появиться самому, как она тотчас терялась — ведь глаза выдавали тайну ее сердца, и тогда счастливый принц говорил ей слова, на которые способна вдохновить лишь самая нежная любовь.
Тем временем королева, встревоженная своим сновидением и необычайной красотой Констанции, лишилась сна совсем. Встав затемно и притаившись за зелеными изгородями или укрывшись в гроте, она всячески старалась подслушать разговоры сына с красавицей пастушкой. Однако и он, и она осмотрительно перешли на шепот, так что королеве оставалось лишь подозрительно качать головою. От этого ее охватывало еще большее беспокойство и на сына она теперь поглядывала с презрением: ведь ее неотступно преследовала мысль, что однажды эта пастушка взойдет на трон.
Как ни старался Констанцио быть осторожным, однако, несмотря на это, все заметили, что он влюблен в Констанцию; хвалил ли он ее с неподдельным восхищением, бранил ли для отвода глаз, — но было ясно, что он неравнодушен к Констанции, которая тоже не могла удержаться, чтобы не рассказать о нем своим подругам. Она часто пела песню, сочиненную ею для принца, и королева, слушая ее, изумилась красоте и голоса, и слов.
— Чем, боги милосердные, прогневала я тебя? — вопрошала она. — За что наказываешь ты меня тем, что мне всего мучительнее? Ах! Я хотела женить сына на своей племяннице, но — вот же досада! — привязался он к этой пастушке, а ведь она наверняка заставит его воспротивиться моей воле.
Пока она терзалась, придумывая тысячи жестоких способов наказать девицу за ее красоту и очарование, страсть наших молодых влюбленных все разгоралась. Констанция же, уверившись в искренности принца, открыла ему и благородство своего происхождения, и свои чувства. Нежное признание и ее исключительное доверие так очаровали его, что он готов был тотчас броситься ей в ноги, но пришлось сдержаться — ведь они гуляли в саду королевы. И без того уж не желая сопротивляться своей страсти, он еще больше полюбил Констанцию-пастушку, узнав, что она высокого рода. Если он и поверил без труда в невероятное — что прекрасная принцесса скитается по белу свету, служа то пастушкой, то садовницей, то лишь потому, что в те времена подобные приключения были делом обычным, к тому же манеры Констанции казались ему лучшим ручательством ее искренности.