Кабинет фей
Шрифт:
— Вот как мы поступим, сестрица: нарядимся-ка в роскошные платья Вострушки.
— Вы правы, — согласилась Белладонна. Они встали, завили себе в локоны волосы, напудрились, приклеили мушки [150] и надели прекрасные платья, расшитые золотом и серебром и украшенные брильянтами. Такого великолепия еще свет не видывал.
Вострушка не знала, что злые сестры обокрали ее. Проснувшись, она взяла свою котомку, собираясь одеться, но, к ее огорчению, там были одни камни. Тут она заметила, что ее сестры расфуфырились и сияют, как солнце. Девушка заплакала и стала им пенять на их предательство,
150
…приклеили мушки… — Мушки — косметическое средство, бывшее в моде в XVII–XVIII вв. Делались из черной ткани (как правило, тафты или бархата) и наклеивались на лицо, шею, грудь. Применялись для того, чтобы скрыть неровности кожи и оттенить ее белизну.
— Неужто достанет у вас смелости, — спросила она, — явиться со мной во дворец, не позволив мне нарядиться и прихорошиться?
— Нам и самим не хватает вещей, — ответила Флоранна, — а тебе мы надаем тумаков, если будешь нам докучать.
— Но ведь платья, которые вы надели, — мои, моя крестная подарила их мне, а не вам!
— Если не замолчишь, — сказали они, — мы тебя убьем и закопаем здесь. Никто и не узнает.
Бедная Вострушка и не думала им досаждать. Она медленно поплелась за сестрами, ведь теперь ее могли принять разве что за их служанку.
Чем ближе принцессы подходили к дворцу, тем великолепнее он им казался.
— Ха! — радовались Флоранна и Белладонна. — Мы прекрасно повеселимся и вкусно поедим за королевским столом, а Вострушка будет посудомойкой, ведь она выглядит как замарашка. Если у нас спросят, кто она, не станем называть ее нашей сестрой, скажем, что это деревенская пастушка.
Вострушку, наделенную умом и красотой, охватило отчаяние от такого грубого обращения. Принцессы были уже у врат дворца. Вот они постучали. Тотчас же им отворила безобразная старуха: у нее был только один огромный глаз посреди лба, размером превосходивший пять или шесть обычных, плоский нос, темная кожа и отвратительный рот, внушавший неподдельный ужас, а ростом она была в пятнадцать футов и в обхвате тридцать.
— О несчастные! Что вас сюда привело? — сказала она. — Неужто вы не знаете, что это дворец людоеда, которому вас и на завтрак-то едва ли хватит? Но я добрее мужа: заходите, фазу всех я не съем, еще пару дней поживете на свете.
Услышав такое, принцессы пустились в бегство, надеясь спастись, но один шаг людоедки был как их пятьдесят шажочков. Она догнала девушек, схватив одну за волосы, а двух других за загривок, отнесла под мышкой во дворец и бросила всех трех в погреб, кишащий жабами и ужами и усыпанный костями тех, кого людоеды уже сожрали.
Старуха захотела сразу же сгрызть Вострушку и пошла за уксусом, солью и маслом, чтобы приготовить из нее салат. Но тут она услышала шаги людоеда. Кожа у принцесс была такой белой и нежной, что великанша решила съесть их сама и быстренько спрятала их под большую бадью, в которой была дыра — сквозь нее им было все видно.
Людоед был в шесть раз выше жены, от его раскатистого голоса дрожал весь дворец, а его кашель грохотал как гром. У него был только один огромный жуткий глаз, волосы торчком, а в руках полено — это была его трость. Великан принес корзину с крышкой, откуда он достал пятнадцать младенцев, выкраденных им по дороге, и проглотил их, точно пятнадцать яиц. Увидев это, три принцессы задрожали под бадьей; не смея плакать в
— Он ведь съест нас живьем, как же нам сбежать?
Людоед сказал жене:
— А ведь чую я, чую человечинку [151] , отдай ее мне.
— Вечно тебе мерещится, — отвечала старуха, — это твои овцы пасутся неподалеку.
— Нет, человечий запах я ни с чем не спутаю. Сейчас обыщу весь замок.
— Ну, и не найдешь ничего.
— А вот ежели найду человека, которого ты от меня спрятала, — отрублю тебе голову и буду ее подбрасывать точно мяч.
Испугавшись угрозы, старуха ответила:
151
Человечинка. — См. примеч. 1 к «Апельсиновому дереву и Пчеле».
— Не сердись, мой милый людоед, я скажу тебе правду. Сегодня сюда приходили три молодые девицы, и я их поймала, но было бы жаль их съесть — они мастерицы на все руки. Я уже немолода, и мне нужен отдых. Наш прекрасный дворец в запустении, хлеб не пропекается, суп тебе невкусный, я — некрасивая, потому что вкалываю тут как проклятая, не щадя себя. Пусть они будут моими служанками. Умоляю тебя, не трогай их пока: проглотить всегда успеешь, если уж очень есть захочешь.
Людоед нехотя пообещал не съедать принцесс сразу, хотя и проворчал:
— Дай мне хоть двух.
— Нет, они тебе не достанутся.
— Ну тогда хоть самую маленькую.
— Нет, ни одной не дам.
Попререкались они еще, и наконец великан пообещал не трогать девушек. Людоедка же думала про себя: «Когда он отправится на охоту, я их съем, а ему скажу, что они сбежали».
Людоед, выйдя из погреба, велел жене привести пленниц. Бедняжки были до смерти напуганы, и людоедка принялась их успокаивать. Великан же спросил, что они умеют делать. Принцессы ответили, что могут подметать, великолепно прядут и шьют, а еще готовят вкуснейшее рагу — такое, что пальчики оближешь, — и такие лакомые булки, пирожные и пироги, каких не пекут и за сотню лье в округе. Людоед любил вкусно поесть.
— Что ж, пусть наши маленькие мастерицы принимаются за работу. А вот скажи, например, ты, — обратился он к Вострушке, — когда растапливаешь печь, как проверишь, разогрелась она или нет?
— Монсиньор, — ответила она, — я бросаю туда кусочек масла и пробую его языком.
— Хорошо, затопи печку.
Печь была размером с целую конюшню, ведь людоед с женой съедали больше хлеба, чем два войска. Принцесса развела в топке ужасающий огонь, который вспыхнул как пожар. Меж тем людоед, в ожидании вкусного свежего хлеба, умял сто ягнят и сто молочных поросят. Флоранна и Белладонна замешивали тесто. Людоед-великан прогремел:
— Что ж, разогрелась ли печь?
— Монсиньор, — ответила Вострушка, — уже вот-вот.
И она бросила в топку тысячу фунтов масла, сказав:
— Нужно попробовать его языком, но я слишком мала и не дотянусь.
— Зато я дотянусь. — И людоед, нагнувшись, полез прямо в печь, да так глубоко, что не смог выбраться и сгорел дотла. Старуха взглянула в печь и застыла от удивления: ее глазам предстала гора пепла — всё, что осталось от мужа.
Флоранна и Белладонна увидели, как она удручена, и принялись ее всячески утешать — ведь они боялись, как бы людоедка, проголодавшись, не забыла о своем горе и не приготовила из них салат, как собиралась прежде. Сестры успокаивали ее: