Кабинет фей
Шрифт:
Дон Габриэль собирался продолжать, как вдруг подобно фурии примчалась донья Хуана. Разволновавшись из-за головной боли ее дорогого паломника, она, не успел архиепископ усесться в карету, обегала все аллеи в парке, зная, что он отправился туда. Услышав голос дона Габриэля, она спряталась в кустах и с удивлением уловила в первом же куплете имя своей племянницы; поняв же, что дальше речь о старости, уже не сомневалась, что в песне поется о ней, и влетела в беседку в вышеописанном мною виде.
— Ах, вот оно как! — воскликнула она. — Вы, стало быть, платите за мой добрый прием насмешливыми песенками, дон Габриэль, да еще и даете прекрасные
Трудно описать изумление обоих влюбленных; редко гнев так нежданно настигал адресата. Тут-то почувствовали они, что могут утратить, если им прикажут удалиться. Граф принялся извиняться за дона Габриэля, но вдруг Мелани и Исидора, не в силах более сдерживать волнение, явились и вмешались.
— Как, сударыня! — сказали они тетке. — Разве вы не помните, что мы с сестрицей недавно сочинили эту песенку в вашем присутствии, и это так позабавило вас, что вы пожелали, чтобы я придумала еще несколько куплетов? Теперь же я научила им дона Габриэля, и раз уж они вас раздосадовали, придется нам вступиться за певца.
Обе прелестные девицы и в самом деле слагали песни, однако эта была не из их числа; между тем их убедительный тон успокоил донью Хуану: несказанно обрадовавшись, что насмехались не над ней, она тут же смягчилась.
— Мне жаль, — улыбнулась она Понсе де Леону, — что я излила на вас мой гнев — но поймите же и меня: что может быть обиднее?
Дон Габриэль, весьма учтиво раскланявшись, прибавил, повернувшись к Исидоре:
— Как же я обязан вам, сударыня! Вы оправдали меня: продолжай донья Хуана подозревать меня в черной неблагодарности, я умер бы с горя!
Затем он сказал вполголоса, только ей одной:
— Да, сударыня, я умер бы с горя, если бы мне пришлось оказаться вдали от вас!
Исидора отвечала ему одним лишь взглядом, в котором не было неприязни.
Оставшись наедине, они с кузеном обнялись, и граф сказал:
— Признаем очевидное: старушка нас порядком напугала.
— Я до сих пор в себя не могу прийти, — отвечал дон Габриэль, — и если еще когда-нибудь буду слагать песни, то хотел бы…
— Но, кстати, — перебил его граф, — что за странный прием вы избрали? Вместо того, чтобы выразить Исидоре вашу страсть, вы рассказываете ей про безумства ее тетушки!
— О! Там дальше шло и объяснение, — воскликнул дон Габриэль, — я просто не успел его спеть.
— Поверьте мне, — рассмеялся граф, — объяснитесь лучше в прозе.
— Так вы, стало быть, думаете, — отвечал дон Габриэль, — будто я сам не рад, что спел эти куплеты? Уверяю вас, Исидора снисходительнее к поэтам, чем к другим; она взглянула на меня с добротой, какой прежде я от нее не видал.
— Будь такой же и Мелани, я бы день и ночь сочинял стихи, — сказал граф.
В самом деле, на следующий день, когда он пропел довольно нежные строфы, Мелани попросила его записать их ей в альбом. Граф задумался на мгновенье и вместо этого начертал следующее:
Поверьте, очень скверно Такой жестокой быть К тому, кто рад служить Вам преданно и верно.Прочтя эти строки, она с презрением стерла их платком. Графа это весьма болезненно задело, однако он не показал виду, произнеся лить:
— Вот примерное наказание за мой маленький
Она дала ему альбом, и он записал в нем, на мотив менуэта [157] , которому недавно научил ее:
157
Менуэт — старинный французский народный танец, с середины XVII в. ставший бальным и вскоре широко распространившийся по всей Европе.
Казалось, эти строки еще сильнее разгневали ее, и она сказала дону Габриэлю:
— Ваш брат обращается со мною с такой фамильярностью, будто мы ровня.
— Мне слишком хорошо известно, кто вы и кто я, — возразил граф, — однако, сударыня, в ваших глазах все, чего бы я ни сделал — преступление, и этим вы заставляете меня со всей остротой почувствовать, какое несчастье и грех — родиться в безвестности.
Исидора, слышавшая все это, позлорадствовала над его горем.
— Моя сестрица слишком горда и сурова, — утешила она графа.
— Увы, сударыня! — отозвался дон Габриэль. — Разве вы более снисходительны?
Вопрос заставил ее смутиться: задавший его был ей не столь любезен, чтобы удостоить его ласковым ответом. Так эти четверо, которые могли составить счастье друг друга, по странной прихоти своей жестокой звезды сделались друг другу мучителями.
Между тем донья Хуана была всецело занята своей бредовой страстью к графу. Она позвала его в свой кабинет и, после короткой преамбулы, продолжения которой он ждал не без страха, сказала:
— Дон Эстеве, вы кажетесь мне человеком весьма галантным; хоть я и решилась никогда не подчинять себя тяжкому бремени брачных уз, теперь я думаю, что могу без страха изменить этому решению. Мой отец, который был губернатором Лимы, располагал внушительным состоянием; и то, что досталось мне в наследство, по большей части находится не в Испании, а в Мексике [158] . Пожелай вы только уехать туда со мною, и я разделю с вами все мое богатство; здесь я не смогу жить спокойно, став вашей женой, а там ваше происхождение никому не известно, и мы будем счастливы. Подумайте над этим предложением, и, если вы согласны, нам уже надобно собираться в путь: галеоны скоро отходят.
158
Лима — город в Перу (с 1821 г. — столица), а не в Мексике, как утверждает донья Хуана, а вслед за ней в дальнейшем и граф. Если первую ошибку можно было бы счесть насмешкой автора над необразованной героиней, то вторая свидетельствует о невнимании самого автора к географическим деталям. И Мексика, и Перу в XVI–XVII вв. — колонии Испании; Мексика для европейского читателя ассоциируется с Латинской Америкой вообще, Перу — с Южной Америкой.