Кабирия с Обводного канала (сборник)

Палей Марина Анатольевна

Хенк был художником другого, совсем не ведомого мне подвида. Когда я пила сок или вино, купленные мной на неизвестно как заработанные («таинственные») мои центы – или соки-вина, попросту мной же украденные, – он не мог сдержаться, чтоб не воскликнуть: но не забывай, что это сок, а не вода!!

27

А в остальном все было по-прежнему. Он яростно бился в мою плоть, словно пытаясь найти спасительный выход из этого мира – хоть самый маленький, детский лаз из этой слепой ловушки, – он долбил и долбил стенки заклятой подводной пещеры – он выныривал и нырял, выныривал и нырял, выныривал и нырял, и снова долбил, долбил, долбил – и, когда вновь выныривал хватануть воздуха, рот у него был перекошен,

а глаза – мученические, изумленно-безумные, обреченные к гибели – словно он вплавь одолел дюжину миль в штормовом океане.

Может быть, он думал, если мог думать в такие минуты, – или подспудно, вне этих минут, надеялся, – что его, как сказал бы Боккаччио, «магический жезл страсти» сделается стержнем моей жизни? Моей опорно-несущей конструкцией? Результирующим направлением моих векторов? Осью координат? Если так, то он это напрасно. Начитался, поди, бедолага интернетных былин о восточноевропейских квочках...

Кстати, о Хенковом «жезле». Я бы назвала эту деталь его тела штуцер коммуникации – или телесно-коммуникативный штуцер. Так вот: сделан он был из сверхтвердых металлов, стоял навытяжку, как императорский гвардеец, и, самое главное, был намертво вжат в стенку его живота, словно припаянный. Обычно нам стоило немалого труда отклонить его ось хоть на градус, придать этому штуцеру вид хоть какого-то рычага – в противном случае он оказывался бесполезен – и я, смеясь, говорила, что мне, с этой целью, придется, видимо, обхватив его руками, просто на нем повиснуть, – я смеялась, как и всегда смеялась в таких случаях, а другие случаи бывали у меня крайне редко, поскольку – к чему мне задохлики?

Конечно, мне трудно было оставаться порожней – Хенк, в идеале, должен был находиться во мне постоянно – и не в эфирно-духовном, а в грубом телесном смысле. Для своего комфорта – и для того, как сказал классик, чтобы опростать руки, – я должна была бы постоянно содержать внутри себя детородное оснащение именно этого самца, именно его начинку, его самого. Но... «Но не могу сказать, что не могу я // Жить без тебя, поскольку я живу...»

И дело даже не в том, что я стала воспринимать наши соития, скомбинированные с мерзейшими проявлениями животного Хенкового скупердяйства, почти как должное. Дело также не в том, что я понимала: это и есть соития семейной жизни: то есть бедное, но необходимое удовольствие – которое, конечно, не может компенсировать толстый-толстый слой грязи – дело даже не в том, что я стала воспринимать эти соития уже и так – с паршивой овцы – хоть шерсти клок...

«Дело», то есть главное зло этой уродливой ситуации, состояло, может быть, в том, что, когда однажды мы (после скандала из-за пригоревших спагетти) особенно яростно, особенно отчаянно совокуплялись – визжа и катаясь по грязному полу, под длинным-длинным столом, – я вдруг увидела в проеме входной двери бледного, почти белого Робера: держась за сердце, не имея сил оторвать взгляд, он смотрел на нас с нескрываемым ужасом. С ответным ужасом (не сбивая Хенка с правильно пойманного ритма) я вспомнила, что сама, сделав единственное исключение, велела Роберу прийти сегодня сюда, к этому времени (навести финальный порядок в наших деловых бумагах)...

Он развернулся и бесшумно исчез. Бесшумно – потому что любые звуки перекрывал дьявольский вой, исходивший от нас, двух грязных разъяренных зверей...

После этого я Робера уже не видела.

28

Телесная составляющая, разумеется, не является незыблемым показателем ускользающего понятия «совместная жизнь». Кроме того, европейцы – в вопросе этой самой составляющей – увы, не особо продвинулись, – и я разделяю впечатление индусов, которые, наблюдая в свое время комически-поспешные соития завоевателей с аборигенками, наградили первых презрительной кличкой the sparrows (воробьи). Правда, совокупления эти, по европейским меркам, не были такими уж торопливыми – так что представитель, например, королевской кавалерии

успевал иногда подковать лошадь и привести в порядок свою амуницию, пока его однополчанин, занимаясь скрытым геноцидом туземцев, то есть увеличением в перспективе поголовья белой расы, все служил, служил и служил (хотя бы альтернативно) английской королеве. Аборигены имели в виду не физическое время соития, а нечто свое, индусское, совершенно не ведомое обделенным астральными щедротами бледнолицым сынам Европы...

А может, у каждого континента – свой, резко отгороженный астрал? Наверное – и, скорее всего, – так. Эгрегор-то именно свой. Именно об этом я подумала, когда Хенк, заботливо неся настороженное и откровенно-скорбное выражение лица, вручил мне распечатку со счетом за телефон. Там, его рукой, были отмечены мои звонки (то есть почти все), включавшие, главным образом, международные, которых скопилось на триста гульденов. К счастью, несколькими днями раньше, я как раз получила хороший гонорар за выступление в элитном клубе транссексуалов, так что незамедлительно, с довольной и гордой улыбкой, эти триста гульденов ему протянула.

Он засунул деньги в карман джинсов, вышел, а я продолжила эскизы для своих концертных платьев в стиле конца сороковых, послевоенных, – и начала пятидесятых... Испытывая небесное блаженство, я погрузилась в атмосферу возрождения и расцвета женственности... Я чувствовала себя, как в райских кущах, als God in Frankrijk... [7] Поэтому трудно даже вообразить мой ужас при внезапном грохоте и последовавшем вопле:

– Триста гульденов!!! Ох, чтоб ты подохла!!! Триста гульденов!!!

7

«Как Господь во Франции» (нидерландск.) – соответствует гибриду между русскими выражениями «как сыр в масле» и «как у Христа за пазухой» (прим. автора).

29

Бледный, как труп, – жуткий, как висельник с выпученными глазами, Хенк держал в дрожащих руках все те же телефонные счета. Дверь, чуть не сорванная с петель, шарахнула по стене ангара – от нее отлетел огромный кусок штукатурки...

– Триста гульденов!!! Триста гульденов!!!

Я видела, что он не в себе. Выйти из этого состояния помогает либо ведро ледяной воды, либо хорошая, полновесная пощечина. Я прибегла ко второму средству. Хенк мгновенно затих. Для закрепления результата я вмазала ему снова. Затем, в качестве превентивной меры, – еще разок. Он задрожал и, судорожно скинув джинсы, попытался повалить меня на матрас.

– Да ты с ума сошел, что ли?!!

Лежа рядом и поглаживая его обнаженный торс, я по-честному пыталась выяснить причину припадка:

– Послушай, но это ведь мои деньги, и я их плачу...

– Ну да...

– Послушай, но ты ведь был абсолютно спокоен... вышел...

– Ну да...

– С тех пор, как ты вышел, прошло (смотрю на часы) целых двадцать минут...

– Да, да...

– ... и тут ты врываешься, как буйнопомешанный. Объясни, что произошло?!

– Соланж...

– Да?..

– Соланж... Я вышел совсем не спокойным, нет... Ты транжиришь деньги, Соланж!.. Так нельзя! У тебя дырка в ладони, как у нас говорят...

– Мне виднее. Мое дело. Мой заработок.

– Нет, ты транжиришь!..

– В любом случае это мои деньги – тебя не касаются...

– Нет, это глупо! Триста гульденов в месяц! [8]

– Однако за двадцать минут, я полагаю, ты мог успокоиться.

– Да, наверное.... Но я, наоборот, завелся... Я сидел у себя наверху и все думал – идти к тебе или нет... и все сдерживал, сдерживал себя... все эти двадцать минут старался чем-нибудь отвлечься... Но... чем больше я сдерживал себя, тем больше, в итоге, распалялся...

8

Сумма, равная примерно ста пятидесяти евро. (Прим. автора.)