Качели судьбы
Шрифт:
Пишу тебе рано утром — ночь я, конечно, не спал. Сейчас пойду, оправлю это письмо. И всё. Этаж у меня высокий. Прощай, друг Олежка. Пусть это письмо не попадёт на глаза никому из наших знакомых. Но тому дотошному милицейскому капитану можешь показать… Дмитрий».
Викентий очень быстро просмотрел письмо — искал фамилию. Второй раз прочитал медленно, внимательно. Имени своего покровителя Дима так ни разу и не назвал. Намеренно не хотел? Или не смог себя заставить?
«Дотошный милицейский капитан» Миша Лоскутов ехал в больницу. Он тоже прочёл письмо — Белов оставил два исписанных листика, уверившись, что по окончании следствия
— Я расследую смерть вашего сына…
— Да! Это правильно. Почему Дима так поступил? Ни с того, ни с сего? Что… кто толкнул его на это?
Сергей Петрович вновь прижал руку к сердцу. Он постоянно повторял этот непроизвольный жест — боль, видимо, не отпускала. Запавшие глаза, бескровные губы. Но глаза горели, как в лихорадке, когда он смотрел на Лоскутова. Перед началом разговора, с трудом поднявшись и сев на кровати, он попросил Михаила:
— Скажите врачам, пусть не держат меня. Сына надо похоронить по-человечески. У нас и родственников почти нет.
— Нас тоже интересует, способствовал ли кто-нибудь тому, что Дмитрий решил оборвать свою жизнь… Сергей Петрович, у вашего сына были друзья? Не давние — школьные или институтские. А кто-то особенно ему близкий и появившийся рядом недавно? Возможно, значительно старше его?
В глазах у мужчины на больничной койке появилось тревожное недоумение.
— Но… да. У него был друг. Новый. Старше Димы.
— Кто он?
Жилин растеряно оглянулся, словно спрашивал у кого-то подсказки.
— Мальчик просил никому не рассказывать…
У Сергея Петровича с сыном была крепкая дружба и полное доверие. И когда последние полгода парень стал отдаляться, уходить от откровенных разговоров, замыкаться в себе, отец очень переживал. Но старался понять и оправдать Диму. Может быть тот безответно влюбился, а об этом так легко не расскажешь… Или бурное время перемен, которое буквально обрушилось на всех, угнетает душу молодого человека… А, может, он просто стал взрослым… И когда сын однажды, как в старое доброе время, захотел рассказать о своём новом друге, отец был рад. И пообещал, что всё сохранит в секрете.
— Пойми, папа, — говорил Дима, — он очень известный человек. Мне станут завидовать, а его упрекать в выборочной покровительстве… Нет, конечно, мы специально нашу дружбу не скрываем, но зачем афишировать…
Сергей Петрович кивал, заставляя себя согласиться и понять, поскольку человек, названный Димой, был уважаемым и достойным. И всё же… Такая таинственность… Она явно исходила не от парня… Но теперь, когда Дима ушёл из жизни, а серьёзный молодой следователь ждал ответа, ждал названного имени, Сергею Петровичу показалось: вдруг он предаёт сына…
Когда дежурный
— Это я вам звонил!
Ожидая его, Викентий принёс к себе в кабинет из буфета бутерброды, заварил крепкий чай. Он помнил, что человек приедет к нему прямо с работы.
— Перекусите, Фёдор Иванович, попейте чайку, погрейтесь.
Посетитель немного смутился, но скоро уже уплетал бутерброды и прихлёбывал чай. Викентий тоже пил маленькими глотками, он был весь в напряжении, но старался этого не показать. Смотрел на сидящего напротив человека и всё больше верил: вот он, тот долгожданный свидетель! Наконец Фёдор Иванович вытер платком пальцы, промокнул губы, весело сказал:
— Спасибо вам, товарищ майор. Приятно встретить в милиции душевного человека. Среди гаишников на дорогах такие попадаются редко.
— Так ведь разница большая, — Кандауров тоже улыбнулся. — Там вы от них убегаете, а сюда сами пришли.
Они посмеялись.
— Ваши сотрудники до меня ещё не добрались. Но я услыхал от соседа по даче, что уже по второму разу всех наших дачников опрашивают на предмет машины в вечер убийства.
— Спасибо, что не стали ждать, — мягко сказал Кандауров. — А разве первый раз, в сентябре, с вами не разговаривали?
— Так я же в отпуск укатил, в тот самый вечер! — радостно воскликнул толстяк. — Вернее, вечером я уехал с дачи один. А уже утром погрузил в машину семью и махнул в Крым. Долго гулял, за два года сразу.
Кандауров непроизвольно вскинул брови, вспомнив ещё одного важного свидетеля — владельца сеттера Гранта, — только тот в день убийства вернулся из отпуска. Что ж, август-сентябрь — бархатный сезон… И Фёдор Иванович продолжал:
— О происшедшем я и знать не знал. Когда вернулся, слухи дошли, что рядом с нашими дачами погибла женщина, но когда, в какой день, я не интересовался. И только вчера соседа встретил, он и сказал: «А женщину, Федя, убили как раз в тот вечер, когда ты уехал. Теперь вот машину какую-то разыскивают». А ведь я видел одну машину, в тот вечер, поздно — как раз рядом с дачами.
— Фёдор Иванович, — предупредил Викентий, — я включу магнитофон и запишу ваш рассказ. Пожалуйста, подробнее: в какое время, в каком месте и какую машину вы видели.
— Подробнее быть не может! Я её номер запомнил. Очень примечательный: наш, городской, 66–99. Полная «карусель»!
— Какая марка? — быстро спросил Кандауров.
— Новенький «Москвич» в экспортном исполнении. Бордовый.
Майор перевёл дыхание и уже спокойнее поинтересовался:
— А что такое «полная карусель»?
Его собеседник покрутил круглой головой, словно подсмеиваясь над чем-то забавным.
— А это я себе ещё в юности такую вроде игру придумал. Мечтал когда-нибудь купить свою машину, вот и обращал внимание на автомобильные номера. И давал им разные названия. Например, «пустышки» — это если в номере три нуля. Или «счастливчики» — это все четыре одинаковые цифры. «Перевёртыши» — это когда цифры повторяются в обратном порядке, например 23–32. И так много других названий. Ну а «полная карусель» — это только два номера: 66–99 и 99–66. Как ни поверни, один и тот же номер получается. Очень редко встречается. Вот тем вечером у меня и сработала давняя привычка. Как же — «полная карусель»!