Качели в Пушкинских Горах
Шрифт:
А в этом году мне поставили за композицию тройку с минусом. Что-то не получились у меня аквалангисты, хотя весной, на юге, я впервые в своей жизни плавал с аквалангом и запомнил, как выглядит дно, водоросли, как светятся камни и вверх поднимаются серебристые пузырьки воздуха, как солнечные лучи пробиваются сквозь воду и образуют светлые дорожки, косо спускающиеся на дно. Я изобразил двух аквалангистов, плывущих вдоль солнечной дорожки. Парня и девушку. У девушки были длинные волосы, и сквозь маску было видно
Но мне поставили тройку с минусом. Сказали, что слишком много экспрессии и мало логики. Восприятие подводного мира у членов приемной комиссии оказалось иным, нежели у меня. Пока я поступал в Академию, у меня даже появилась кличка Человек-амфибия. Кто-то пустил слух, что я изобразил Ихтиандра.
Из нашей троицы не поступил я один. Петька Быланский прошел вторым номером, а Валька Ермаков — предпоследним. Петька рисовал лесозаготовки, а Валька — рыболовецкие сейнеры, возвращающиеся с богатым уловом в родной порт.
Надо было и мне писать что-нибудь подобное, но проклятое плавание с аквалангом так въелось в голову, что я просто не мог писать другое. А жаль!..
Когда мне становится совсем не по себе, я читаю биографии великих художников. Они были всегда уверены в себе и в своем таланте. И к неудачам относились с философским спокойствием. А вот мне страшно. Не оттого, что я не поступил, а оттого, что поступили те, кто рисует хуже меня. Я чувствую себя, как матрос, которого незаслуженно списали на берег. Хожу себе по песку, смотрю на море…
Когда я учился в СХШ, рисовал мало. Теперь работаю каждый день и за два месяца сделал больше, чем раньше делал за год. Теперь у меня много свободного времени, и с друзьями я стал видеться реже. Наверное, потому, что я им все-таки завидую. Какое это отвратительное чувство! Оно состоит из жалости к собственной персоне и из недовольства успехами других. У кого больше недовольства — те злобные завистники. А у меня больше жалости к себе. И поэтому я все время работаю. Начал даже осваивать гравюру. Царапаю потихоньку иголкой. Когда работаешь — легче.
Моя неудача — свершившийся факт, никуда от этого не денешься, и мне вдвойне тяжело, потому что раньше у меня всегда все получалось. Как в пословице: из грязи в князи, только наоборот.
— Сергей! Приготовься! — крикнул Иван Дмитриевич, и я пошел надевать ватник с длинными рукавами. Сейчас начну хлестать собак по мордам. В ватнике жарко, как в бане. Уже одним своим видом я вызываю у собак злобное недовольство. И зря. Будут потом бросаться на всех, кто носит ватники.
Первая Дэзи. Я приближаюсь к ней и пустым рукавом ударяю по морде. Дэзи испуганно отпрыгивает в сторону и прижимается к хозяйке. В коричневых
— Фас! Дэзи, фас! — надрывается Иван Дмитриевич, но Дэзи не трогается с места. Она тоскливо смотрит на хозяйку и прижимается к ее ногам — просит защитить от агрессивного субъекта в нелепой одежде.
— Ну что ты стоишь, как истукан? Дай ей, чтобы разозлилась! — набрасывается на меня Иван Дмитриевич. Дела на площадке идут из рук вон плохо, и он злится. Я размахиваюсь и бью еще раз. Дэзи визжит и убегает.
— Вы что? С ума сошли? Собаку хотите убить? — кричит хозяйка.
Иван Дмитриевич вытирает с лица пот.
— Приведите собаку, — устало говорит он хозяйке.
На площадке неожиданная тишина. Все смотрят на нас.
Проклятый ватник пропах псиной, точно за пазухой у меня сидят десять щенков. В этой нервной обстановке трудно сохранить спокойствие. Как дурак я стою посреди площадки и чего-то жду. Страсти вокруг того, как надо стукнуть собаку по морде, меня совсем не забавляют.
Я снова ударяю Дэзи по носу. На этот раз, кажется, она действительно разозлилась. Фыркнула и показала зубы.
— Отлично! — сказал Иван Дмитриевич. — Теперь сделай вид, что ты ее испугался! Отходи! Да говорят же тебе, отходи!
Я неуклюже пячусь назад. Осмелевшая Дэзи делает шаг в мою сторону, но хозяйка крепко держит ее за поводок.
— Фас, Дэзи! Фас! — кричит Иван Дмитриевич. — Отпустите ее, слышите, отпустите!
Он вырывает из рук хозяйки поводок, но Дэзи, чувствуя, что никто ее не держит, снова начинает трусить.
— Почему вы ее не отпустили сразу? — тяжело дыша, спрашивает Иван Дмитриевич.
Хозяйке, наверное, лет восемнадцать или около того. Она смотрит на инструктора широко открытыми глазами и молчит.
— Но ведь Дэзи могла его укусить… — жалобно произносит она.
— Кого укусить? — шепотом спрашивает Иван Дмитриевич.
— Его… — девчонка показывает на меня.
— А зачем он напялил этот балахон? — орет Иван Дмитриевич.
Девчонка вздыхает и молчит. Присмиревшая Дэзи взглядом утешает хозяйку. Иван Дмитриевич достает папиросы, закуривает и машет рукой: «Следующий!».
Все начинается сначала…
Быстрее всех понял, что надо делать, эрдельтерьер Бонни. Он сразу вцепился в рукав телогрейки, и хозяину с трудом удалось оттащить его в сторону. Бонни так хорошо усвоил этот урок, что, когда Иван Дмитриевич решил погладить его за сообразительность, Бонни лязгнул зубами, и только профессиональная сноровка помогла Ивану Дмитриевичу избежать собачьих зубов.
— Бестолочь! — в сердцах сказал наш инструктор и отошел. Зато хозяин был в восторге от свирепости своего пса.