Качели в Пушкинских Горах
Шрифт:
Вот, например, самка овцебыка. Мимо нее проходят, не останавливаются, а она почти что ручная. Грязная, неухоженная, а мордочка добрая и ласковая. Мне ее вдруг так жалко стало, помню. Вот, думаю, павлин, так тот за свою красоту в зоопарк попал, а эта-то за что? Отпустили бы лучше на волю или в колхоз какой-нибудь передали. Она бы там вместе с коровами жила.
В другой раз я булку с собой принес и стал потихоньку бросать ей кусочки. Она совсем близко подошла. Доверчиво посмотрела сквозь решетку и взяла с ладони кусок булки. Осторожно взяла, ласково. Губы у нее мягкие, язык розовый, шершавый. Стою я и чуть не плачу. А она челкой встряхнула
Я сел на скамейку. Сижу и думаю. Хуже алгебры для меня ничего нет: как начну размышлять над скоростью велосипедиста, выехавшего из пункта «А» в пункт «Б», тут же в голову совершенно посторонние мысли лезут. Не могу я почему-то про велосипедистов думать.
Единственный предмет, который мне нравится, — это история. Когда нам выдают учебники, я прочитываю «Историю», как приключенческий роман. Вижу толпы вооруженных людей, обороняющиеся крепости, вижу золотые кареты императоров и нарядные мундиры гвардейцев, алхимиков-волшебников в подвалах, пропахших серой, и инквизиторов в черных балахонах с янтарными четками в руках. И еще много-много чего.
Я в себе не могу разобраться. Раньше в мои четырнадцать лет люди подвиги совершали, а я до сих пор в игрушки играю. Сижу, например, на алгебре и начинаю воображать, что вокруг космическое пространство, а ручка, которой я пишу, — руль межпланетного корабля и будто лечу я куда-то. Так иногда увлекусь, что не замечу, как урок пролетит. Если не вызывают, конечно. Помню, однажды математичка на меня набросилась.
— Почему, — говорит, — ты ручку целый урок горизонтально держишь? Писать надо!
А как ей объяснить, что это не ручка, а космический корабль, что мы к звезде Альтаир приближаемся? Мне почему-то название этой звезды очень нравится. А из созвездий — Волосы Вероники, хотя я и не знаю, кто такая эта Вероника…
Я часто думаю: как же так получилось, что я остался один? У меня нет друзей в школе, и во дворе я никого не знаю. Я целыми днями сижу дома и занимаюсь ерундой. Хорошо, если книжка интересная попадется, а если книжки нет, совсем тоска.
Когда мы въехали в новый дом, все подружились друг с другом, а я никак не мог отвыкнуть от своего старого двора. Я ходил туда каждый день и поздно вечером возвращался домой на автобусе. Наш старый дом заняли под научно-исследовательский институт и постепенно всех переселили в новые квартиры. Теперь во дворе дома стоят черные «Волги» и ходят озабоченные люди с портфелями.
А ребят из своего нового дома я не знаю… Я смотрю на них из окна. Вижу, как они ходят по двору, играют в футбол, подтягиваются на турнике. Смотрю на них и думаю, что кто-нибудь другой на моем месте давно с ними познакомился бы. А я не могу, потому что трус. И когда мама говорит: «Иди гулять», — я иду, но не во двор, а в универмаг, который на первом этаже нашего дома. Иногда я поднимаюсь на девятый этаж — там пожарная лестница — и пытаюсь подтянуться. Но у меня ничего не получается.
Неприятно сознавать, что ты трус. Но сознавать надо. Если на это закрывать глаза и внушать себе, что все в порядке, на всю жизнь можно остаться трусом. Таким замаскированным трусом…
Я поднялся со скамейки и пошел дальше по зоопарку. Смешной зверь бобр! Говорят, он любит чистую проточную воду, а тут у него вода грязная, и опилки в ней плавают. Каждый раз, когда бобр подходит к краю, мне кажется, он закрывает глаза от страха. А другой бобр стоит и держит
Зря я сегодня удрал с практики. Все-таки последний день, больше никого до первого сентября не увижу. Мы должны сегодня сажать деревья. Каждый год седьмые классы сажают деревья, только что-то они плохо растут. Наверное, на школьном дворе условия неблагоприятные.
Когда я переходил с одной территории зоопарка на другую, со мной случилась неприятная вещь. Я ухитрился потерять билет. Он был уже надорванный, но его надо хранить до того, как перейдешь на новую территорию.
Остановился я посередине улицы, шарю в карманах, хотя знаю, что билета не найду. Машины мимо едут, а я стою на мостовой. Думаю, увидит сейчас контролерша, скажет: «Эй, парень. Иди без билета. Подумаешь, чепуха какая!» А я ей тогда полпачки печенья отдам. Я эту пачку на последние деньги купил. Половину гусям в пруду побросал, а половина осталась. Но знаю: ни за что контролерша так не скажет.
— Антонов! — вдруг слышу сквозь шум машин свою фамилию. — Ты почему не пришел деревья сажать?
Поворачиваюсь, а это девочка из нашего класса, Таня Григорьева. Когда-то давно я с ней за одной партой сидел. Она мне задачи по арифметике решала, а я ей журналы мод приносил.
— Ты чего на дороге стоишь? Тебя машина задавит, — смеется она.
И мне тоже смешно стало.
— Я билет потерял, — говорю.
— Какой билет?
— В зоопарк.
Дождь в это время стал накрапывать. Сначала еле-еле, а потом сильный пошел. Люди побежали. Мы стояли около киоска «Союзпечать», и девушка с обложки журнала улыбалась нам сквозь стекло.
Я не знал, о чем с Таней говорить, а говорить хотелось.
— Тебе за практику четверку с минусом поставили, — сообщила она. — А Гусева по химии на осень оставили…
Я бы, наверное, сказал, что Гусева жалко, о нем ничего нового не скажешь. Но контролерша вдруг нагнулась в своей будке. Видно, у нее шнурок развязался. Я схватил Таню за руку, и через пять секунд мы были на новой территории. Остановились под деревом, мокрые и запыхавшиеся.
— Зачем? — спросила Таня. — Могли бы купить билеты…
В это время большой лебедь с красным клювом по воде крыльями забил и, как торпеда, помчался, только пена сзади забурлила.
— Смотри! — кричу я. — Смотри! Сейчас взлетит!
Но лебедь не взлетел. Замедлил ход и спрятал голову под крыло.
— Никогда он не взлетит, — сказала Таня. — У него крылья подрезаны.
— Я сам не знаю, почему сюда забрел и тебя зачем притащил, — сказал я. — У меня печенье есть, хочешь?
Она была в джинсах и в блестящей голубой рубашке с карманами. На рубашке нарисовано красное солнце, лучи расходятся в разные стороны. И светлые волосы у нее сегодня не заплетены в две косы, как в школе, а распущены, и глаза у нее красивые и серые; а я в мятых штанах и в сандалиях на босу ногу. Я веду себя как глупый мальчишка. Что-то кричу про лебедей, размахиваю руками, но это ей совсем неинтересно. На нее посматривают парни гораздо старше меня, и она не отводит взгляда, а чуть заметно улыбается этим парням, по-видимому стыдясь, что рядом с ней такой кретин. Тут мне вдруг ужасно захотелось ее за волосы дернуть, а потом рожу скорчить и убежать. Но вместо этого я поплелся под дождь и стоял, пока не промок окончательно. Дождь был теплый и ласковый.