Кадавр. Как тело после смерти служит науке
Шрифт:
Я спросила Уайта, не обращались ли к нему когда-нибудь добровольцы, готовые завещать свою голову. Он ответил, что один состоятельный, пожилой и полностью парализованный житель Кливленда заявил, что если к моменту его смерти трансплантационная хирургия будет в значительной степени усовершенствована, он готов вступить в игру. Здесь ключевое слово «усовершенствована». Проблема с людьми состоит в том, что никто не хочет быть первым. Никто не хочет, чтобы тренировались именно на его голове.
Если бы кто-то согласился, взялся бы Уайт за эту операцию?
«Конечно. Я не вижу причины, почему это не сработало
Но есть другие страны, с менее жесткими законами относительно использования тел, которые с удовольствием предоставили бы Уайту возможность провести историческую операцию трансплантации головы. «Я мог бы сделать это завтра в Киеве. А еще больше меня ждут в Германии и в Англии. И в Доминиканской Республике. Они хотят, чтобы я сделал это. Италия тоже хочет, чтобы я это сделал. Но где взять денег?» Даже в США вопрос о финансировании не решен. Как замечает Уайт: «Кто будет финансировать исследования, когда операция стоит так дорого и приносит пользу лишь небольшому количеству больных?»
Допустим, что кто-то даст деньги на исследования и предложенная Уайтом процедура окажется приемлемой. Наступит ли такой день, когда люди, чьи тела умирают от какой-то неизлечимой болезни, будут просто получать новые тела и на десятки лет удлинять свою жизнь, хотя бы, цитируя Уайта, в виде лежащей на подушке головы? Возможно. Более того, с расширением возможностей репарации поврежденных спинномозговых нервов в один прекрасный день хирурги начнут делать такие операции, что головы смогут приподниматься со своих подушек и начнут контролировать движение своих тел. У нас нет причин не верить, что такой день наступит.
И все же достаточно причин, чтобы в этом сомневаться. Вряд ли страховые компании захотят покрывать расходы на подобные дорогостоящие операции, что сделает такую форму продления жизни доступной лишь для самых богатых людей. Имеет ли смысл использовать медицинские ресурсы на продление жизни смертельно больных и чрезвычайно богатых людей? Не должны ли мы, наша культура, воспитывать более нормальное отношение к смерти? Уайт не считает, что сказал в этом деле последнее слово. Кажется, он все еще хочет его сказать.
Удивительно, но Уайт — католик, член Папской Академии наук — группы из семидесяти восьми знаменитых умов (с туловищами), которые каждые два года собираются в Ватикане, чтобы информировать папу о состоянии научных исследований в тех областях, которые особенно волнуют церковь: стволовые клетки, клонирование, эвтаназия и даже жизнь на других планетах. С одной стороны, это странное место для Уайта, учитывая, что в рамках католической религии принято считать, что душа обитает во всем теле, а не только в головном мозге. Этот вопрос обсуждался в одной из бесед Уайта с его святейшеством.
«Папа всегда глядит несколько напряженно, — прихожу я на помощь. — Я имею в виду его здоровье и все такое». Я задумываюсь над тем, может ли папа рассматриваться в качестве подходящего кандидата для трансплантации всего тела. «Один Бог знает, сколько в Ватикане денег…» Уайт бросает на меня быстрый взгляд. Поймав этот взгляд, я решаю, что не стоит говорить Уайту о моей коллекции новых фотографий папы с некоторыми странностями в одежде. По его взгляду я понимаю, что напоминаю «небольшую фекальную пробку».
Уайту очень хотелось бы, чтобы церковь изменила свое определение смерти с «момента, когда душа покидает тело» на «момент, когда душа покидает мозг». Особенно учитывая, что католицизм принимает и концепцию смерти мозга, и практику пересадки органов. Но его святейшество, как головы обезьян Уайта, остался в недружелюбном настроении.
Вне зависимости от того, как будут продвигаться исследования в области трансплантации целых тел, Уайт или кто-то другой, кто захочет отрезать голову от трупа с бьющимся сердцем и прикрутить ее на другое тело, встретится с очень серьезными трудностями при получении согласия донора. Единственный изъятый из тела орган становится безличным, неидентифицируемым. Гуманитарная польза от его передачи перевешивает эмоциональный дискомфорт, связанный с его изъятием, по крайней мере для большинства из нас. Но вот трансплантация целого тела — это другое дело. Согласятся ли когда-нибудь сами люди или члены их семей отдавать целое тело для улучшения здоровья незнакомого человека?
Возможно. Это уже случалось прежде. Хотя раньше целительные мертвые тела никогда не находили дороги в операционную. Скорее, они попадали в аптеки: в виде кремов для местного применения, настоек или капсул. На протяжении столетий целые человеческие тела, а также их части были главным источником фармацевтических средств в Европе и Азии. Некоторые действительно добровольно соглашались превратиться в лекарство. Если в XII веке стареющие люди на Аравийском полуострове давали согласие стать «засахаренной мумией» (см. рецепт в следующей главе), то можно себе представить, что современный человек согласится стать чьим-то чужим телом. Впрочем, я все же с трудом себе это представляю.
10. Съешь меня
В XII веке на больших аравийских базарах иногда можно было найти товар, известный под названием «медовый человек». Конечно, если вы знали, где искать, если у вас было много денег и большая сумка, которую вы не боялись испортить. Медовый человек представлял собой мертвого человека, пропитанного медом. Другое его название — засахаренный человек, однако, в отличие от многих других засахаренных продуктов, изготовлявшихся на Среднем Востоке, засахаренного человека не ели на десерт. Его применяли в лечебных целях местно и, извините, перорально.