Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами
Шрифт:
Штегеман был одним из ярых сторонников экспрессионизма и дадаизма в Германии. В каталогах его изданий фигурировали такие имена, как Курт Швиттерс, Жан Арп, Вальтер Зернер и Клабунд. Помимо этого, он публиковал много эротической литературы, в основном гомосексуального характера, из-за чего у него возникали проблемы c полицией нравов: незадолго до описываемых событий у него конфисковали книжечку стихов непристойного содержания Поля Верлена. Однако Штегеман не падал духом. Его девизом было «лезть из кожи, чтобы опубликовать как можно больше хаоса, от Лао-цзы до дадаистов». Это был неугомонный и бесстрашный издатель, завоевавший признание и уважение в артистических и литературных кругах Берлина. Однако у него был один недостаток: он мало платил.
Гонорар
Черный лебедь
1923
В коробке, оставшейся от переездов, где находилась забытая банкнота в сто тысяч марок, лежала также папка с бумагами и документами моего прадеда. Это были свидетельство о рождении 15 июня 1873 года в Бреслау (ныне Вроцлав); диплом инженера Дармштадтского университета; диплом доктора философии Университета Фридриха Вильгельма в Берлине; свидетельство о браке, выданное округом Шарлоттенбург мэрии Берлина, и документ о венчании в Мемориальной церкви кайзера Вильгельма; меню свадебного банкета, с рислингом 1893 года и десертом Bomba Savoy; свидетельство о службе в армии в качестве командира колонны снабжения, базирующейся в Вердене. В папке также и портрет его прадеда Христиана Готфрида Даниэля Нес фон Эзенбека, ботаника, специалиста по пресноводным водорослям, который состоял в переписке с Гёте, стал коммунистом, оставил семью, продал свою коллекцию водорослей и закончил жизнь в лесной хижине; буклет берлинского книжного магазина Gsellius, принадлежавшего его тестю и расположенного по адресу: Моренштрассе, 52, благодаря которому в Германии появились книги карманного формата; сделанные в старости биографические записки для частного пользования; некролог, сообщающий о его кончине 12 сентября 1949 года в Ганновере… Достаточно материалов, чтобы воссоздать краткую историю поколения немцев, переживших две войны.
У меня было искушение написать эту историю, и оно стало сильнее, когда я открыл для себя поучительную семейную тайну о далекой еврейской прародительнице, существование которой тщательно скрывалось. Но книг с семейными историями написано уже множество; кроме того, в истории моего прадеда нет ничего выдающегося. По крайней мере, в коробке с его вещами мое внимание больше всего привлекла зеленоватая купюра, которая теперь висит у меня в кабинете. На самом деле именно эта выцветшая бумажка и побудила меня погрузиться в атмосферу Берлина 1920-х годов. Я мог бы пококетничать и сказать, что она стала для меня той самой «шкурой бронтозавра», которая подвигла Брюса Чатвина посетить Патагонию и написать о ней и ее истории. Так же, как оказалось, что «шкура» на самом деле принадлежала милодону, так и моя купюра, как я уже говорил, не имела особой ценности. Как почти все купюры, векселя и талоны, выпущенные в 1923 году.
Именно 1923 год стал для инфляции одним из самых несчастливых. В день покушения на Ратенау один доллар стоил тридцать марок; год спустя, в июле 1923 года, за него давали уже сто шестьдесят тысяч, а в августе – три миллиона. В сентябре Рейхсбанк выпустил в обращение банкноту в пятьддесят миллионов марок. В октябре – в миллиард, пять миллиардов и десять миллиардов. Второго ноября была выпущена банкнота в сто миллиардов марок, а в конце месяца был достигнут рекорд – вышла купюра в сто триллионов марок. То же самое цифрами: 100 000 000 000 000. За доллар платили по 4 210 500 000 000 марок. Заоблачная сумма! Немецкая пресса создала новый термин – «гиперинфляция».
Причины инфляции уходили корнями в давние события. Во время войны государство решило временно отвязать национальную валюту от золотого стандарта и печатать купюры, не обеспеченные золотом, в новой денежной единице – Papiermark (бумажная марка), – чтобы справиться с огромными расходами. В результате количество денежных средств в обращении увеличилось в пять раз, в то время как производство и предложение товаров на рынке, наоборот, сократились, и курс рейхсмарки становился все ниже и ниже. Ситуация ухудшилась, когда, после подписания Версальского договора в 1919 году, победители приняли решение о суммах репараций по итогам войны: сто тридцать два миллиарда золотых марок. Теперь Германия превратилась не только в политического, но и в экономического заложника.
Убийство Вальтера Ратенау окончательно подорвало доверие и платежеспособность Германии как внутри страны, так и за ее пределами. На тот момент крупнейшей купюрой в обращении была купюра в одну тысячу марок. С того дня марка начала свое головокружительное падение. Инвесторы сбежали, и Германия лишилась доступа к кредитам на рынке капитала. Страна была не в состоянии выплачивать свой долг, из-за чего Франция и Бельгия угрожали оккупировать Рурский регион – промышленный центр страны. Когда, наконец, в январе 1923 года произошла оккупация Рурской долины, правительство Веймара призвало население к всеобщей стачке, после чего пришлось печатать деньги, чтобы оплачивать это пассивное сопротивление.
Бумажных денег становилось все больше.
Рейхсбанк заказал печать у ста тридцати трех различных фирм. Тридцать бумажных фабрик поставили сырье для тысячи семисот восьмидесяти трех печатных станков, которые работали днем и ночью; четыреста тысяч наборных форм, тридцать тысяч человек. Но этого не хватало. Тогда многие города и фирмы решили печатать свои собственные купюры, талоны и срочные вексели (у которых, помимо всего, была дата окончания действия; купюра моего прадеда, к примеру, была действительна три недели). В результате люди стали принимать любые похожие на деньги бумажки. Согласно оценкам, той осенью в Германии циркулировало денежных знаков номинальной стоимостью семьсот триллионов марок.
Однако достаточно цифр. Два слова, которые лучше всего описывают улицы Берлина в те дни, – суета и спешка: люди торопились потратить деньги как можно быстрее, пока курс не упадет снова. На старых фотографиях тех дней мы видим мужчин и женщин, поспешно толкающих тележки и детские коляски, набитые купюрами; другие тащат мешки и корзины, также полные денег. Это трагикомедия со сценами из дешевого фарса, словно взятыми из немого кино, которое тогда было так популярно в кинотеатрах: пешеход спотыкается о бордюр, и деньги взлетают в воздух; тележка опрокидывается, провоцируя битву за упавший трофей; клиент и лавочник активно размахивают руками перед магазином, горячо обсуждая неожиданное и космическое повышение цены…
Единственными, кто не бегал, не спотыкался и не размахивал руками, были нищие, ютящиеся по углам. Большинство из них были инвалидами войны, бомжами, стоящими в очереди за тарелкой горохового супа в приютах, и безработными, напрасно ждавшими перед дверьми агентства по трудоустройству. В 1923 году в Берлин приехало более полумиллиона безработных, а социальные службы были способны справиться с нуждами лишь ста пятидесяти тысяч человек – опять эти скучные цифры. На оставшихся не хватало денег, и они вынуждены были просить милостыню или нарушать закон. Кроме того, резко взлетела младенческая смертность. Многие дети страдали рахитом, к тому же начинал свирепствовать туберкулез. В то же время конфронтации никуда не делись: ультраправые террористические группы продолжали свои покушения; не прекратились и уличные волнения, спровоцированные коммунистами и фашистами, заканчиваясь сотнями жертв.