Кафка и его предшественники

Некогда я задумал написать исследование о предшественниках Кафки. Вначале он виделся мне одиноким, словно риторический Феникс. Но, несколько чаще раскрывая его страницы, я пришел к заключению, что смогу распознать его голос, или его манеру, в текстах, относящихся к различным литературам и временам. Я изложу некоторые из них здесь, в хронологическом порядке.

Текст первый – это апория Зенона, опровергающая движение. Движущийся объект, находясь в точке А (заявляет Аристотель), не может достигнуть точки Б, ибо должен сперва пройти половину

Форма этого знаменитого парадокса в точности соответствует форме «Замка», и движущийся объект, стрела и Ахиллес – первые кафкианские герои в литературе.

Во втором тексте, развернутом предо мною случаем, сходство не в форме, а в тоне. Это аполог Хан Ю, прозаика девятого века, который приводится в превосходной «Критической антологии китайской литературы» Маргулиеса (1948). Вот отмеченный мною отрывок, таинственный и спокойный: «Общепризнанно, что единорог есть сверхестественное существо, являющееся добрым знамением, так говорят все оды, анналы, биографии прославленных людей и другие тексты, чей авторитет не подлежит сомнению. Даже детям и крестьянкам известно, что единорог предвещает благо. Но это животное не найдешь среди домашнего скота, его не всегда легко обнаружить, оно не поддается определению. Оно не похоже на коня или буйвола, волка или оленя. В таком случае, мы можем столкнуться лицом к лицу с единорогом, не зная, что это такое.

Мы знаем, что животное с гривой есть конь, а животное с рогами – буйвол. Но мы не знаем, как выглядит единорог». [1] Источник третьего текста предсказать легче: это Кьеркегор. Духовная близость двух писателей явственна любому, но еще ни разу, насколько мне известно, не отмечалось, что Кьеркегор сочинил немало религиозных притч, касавшихся современной ему буржуазии. Лоури в своей книге «Кьеркегор» (издание Оксфордского Университета, 1938) приводит две такие притчи, Первая рассказывает о фальшивомонетчике, который под постоянным присмотром пересчитывает банкноты в Британском банке: так Бог, не доверяя Кьеркегору, подверг бы его испытанию, сознавая, что тот знаком со злом. Предметом второй притчи являются путешествия к Северному полюсу. Датские священники объявили, что участие в подобных экспедициях способствует вечному блаженству души. Они признали, однако, что полюса достичь трудно, почти невозможно, и что далеко не каждый может отважиться на такое приключение. Наконец, они решили, что всякое путешествие – скажем, из Дании в Лондон, на обычном пароходе по расписанию – является, если рассматривать его в соответствующем свете, экспедицией к Северному полюсу.

Четвертый из прообразов я обнаружил в «Страхах и сомнениях» Броунинга, опубликованных в 1476 году. У одного человека имеется (либо он верит, что имеется) знаменитый покровитель. Герой никогда не видал этого покровителя и, по правде говоря, тот никогда не оказывал ему помощи, хотя о благородных чертах его характера ходят легенды и из рук в руки передаются подлинные его письма. Затем некто подвергает сомнению благородство покровителя, а эксперты-графологи объявляют письма поддельными. В последней строке герой спрашивает: «А что, если друг мой… Бог?»

В моих заметках фигурируют еще две истории. Первая относится к «Нелестным рассказам» Леона Блуа и повествует о людях, которые окружают себя всевозможными глобусами, атласами, железнодорожными справочниками и чемоданами, но умирают, ни разу не покинув даже своего родного города. Вторая называется «Каркассон» и принадлежит перу лорда Дунсани. Непобедимая армия воинов покидает бесконечный замок, покоряет царства, встречает на своем пути чудовищ и преодолевает горы и пустыни, но ни разу им не удается попасть в Каркассон, лишь однажды они видят его издали. (Эта история, как легко можно заметить, строго противоположна предыдущей – в первой, город никогда не покидается, во второй, в него никогда не удается попасть).

Если я не ошибаюсь, перечисленные мною разнородные отрывки напоминают Кафку, если я не ошибаюсь, не все они напоминают друг друга. В каждом из этих текстов, в той или иной степени, присутствуют характерные особенности Кафки, но если бы Кафка никогда не написал бы ни строчки, мы не восприняли бы этого их качества, иными словами, его бы не существовало. Броунинг предвещает Кафку, но наше прочтение Броунинга преломляется благодаря прочтению Кафки. Сам Броунинг прочитывал это иначе.

Слово «предшественник» незаменимо для словаря критика, но его необходимо освободить от коннотаций полемики или соперничества.

Дело в том, что каждый писатель создает своих предшественников. Произведения его изменяют наше понимание прошлого, как изменяют и будущее [2] . В этой связи, личность или множественность причастных к нашему предмету людей не имеют никакого значения. Ранний Кафка Betrachtnng в меньшей степени является предшественником Кафки мрачных мифов и чудовищных бюрократических учреждений, чем Броунинг или лорд Дунсани.