Кафка на пляже

Мураками Харуки

Однако у меня такой уверенности не было. В голове я высчитал, что отца убили как раз в тот день, когда у меня вся Рубаха оказалась выпачкана кровью.

– Но тут написано, что полиция тебя разыскивает. Видно, как важного свидетеля.

Я кивнул.

– Пожалуй, все будет проще, если тебе не прятаться и не бегать, а прийти здесь в полицию и четко доказать свое алиби. Я, конечно, тоже подтвержу.

– Но тогда меня отправят в Токио.

– Да уж, наверное. У тебя же такой возраст, что ты должен получить обязательное образование. Разъезжать,

куда захочешь, ты не сможешь. По идее, у тебя еще должен быть опекун.

Я покачал головой.

– Я никому ничего объяснять не собираюсь. И возвращаться не хочу – ни домой, ни в школу.

Осима замолчал и взглянул мне прямо в глаза.

– Это ты сам решай, – тихо сказал он. – Я считаю, у тебя есть право жить так, как ты хочешь. А сколько лет человеку – пятнадцать или пятьдесят один – не важно. Но, к сожалению, моя точка зрения с общепринятой не совпадает. Допустим, ты выбираешь такой путь: «Никому ничего объяснять не собираюсь. Да пошли вы все». В таком случае тебе придется долго уклоняться от встреч с полицией, избегать общества. Это сурово! Тебе всего пятнадцать лет пока, много еще впереди. Ты как? Готов?

Я молчал.

Осима взял газету и еще раз проглядел заметку.

– Они пишут, у отца твоего, кроме тебя, никого нет.

– Мать еще есть и сестра. Но они давно ушли из дому и где сейчас – не знаю. Но даже если бы и знал… Все равно они на похороны вряд ли поедут.

– Ну а если бы тебя не было, кто после смерти отца всем бы занимался? Я имею в виду похороны, разные дела…

– Там же написано: секретарша есть, которая с ним работала. Она может. Она в курсе и, думаю, сделает все, как надо. Мне отцовского наследства не надо. А дом и имущество… Пусть делает, что хочет. Продает…

« От отца у меня только гены», – подумал я.

– У меня такое впечатление, что ты не сильно жалеешь, что отца убили? – осторожно заметил Осима.

– Конечно, жалко, что так вышло. Все-таки по крови он мне отец. Но по правде сказать, я больше жалею, что он раньше не умер. Понимаю, жестоко так об умершем, но…

Осима покачал головой.

– Да, пожалуйста. Как раз сейчас ты имеешь право быть откровенным.

– Тогда я…

В голосе не хватало нужной твердости. Мои слова не находили адресата, их тут же засасывало куда-то в пустоту. Поднявшись со стула, Осима сел рядом со мной.

– Осима-сан! – начал я. – Вокруг меня все время что-то происходит. Отчасти это зависит от меня, а кое-что случается помимо моей воли. Но я перестаю понимать, как отличить одно от другого. Вот, например, я считаю, что это мое решение, а выходит так, будто все уже заранее определено. Кажется, я просто исполняю то, что кто-то где-то за меня решил. И сколько ни думай, сколько ни лезь из кожи – бесполезно. Хуже того – даже начинает казаться, что чем больше дергаешься, тем быстрее себя теряешь, превращаешься в какого-то мутанта. Слетаешь с катушек. Для меня это слишком. Да нет, точнее сказать: страшноделается.

Просто, когда я начинаю об этом думать, весь цепенею.

Осима положил руку мне на плечо. Я почувствовал тепло его ладони.

– Хорошо. Но даже если все так, как ты говоришь, даже если у тебя на роду написано, что все твои решения и усилия – напрасный труд, все равно: ты – это ты и никто другой. Совершенно точно. Остаешься самим собой и движешься вперед. Не беспокойся.

Я поднял на него глаза. В его словах чувствовалась какая-то странная убедительная сила.

– А почему вы так думаете?

– Да потому что во всем этом есть своя ирония.

– Ирония?

Осима заглянул мне в глаза.

– Слушай, Кафка. На том, что ты сейчас переживаешь, построено много греческих трагедий. Не человек выбирает судьбу, а судьба – человека. В этих трагедиях – именно такое мировосприятие. Трагедия человека, как это ни комично, не в его недостатках, а скорее в достоинствах. По Аристотелю, во всяком случае. Понимаешь, о чем я говорю? Ситуация становится все трагичнее и виноваты здесь не недостатки, а добрые качества. Наглядный пример – «Царь Эдип» Софокла. Причины трагедии Эдипа – не в лени или глупости, а в отваге и прямоте. И тут невольно рождается ирония.

– Но не спасение.

– Раз на раз не приходится, – сказал Осима. – Бывает, спасения и нет. Но в то же время ирония делает человека глубже, масштабнее, открывает ему путь к спасению на более высоком уровне. Дает возможность определить универсальные потребности. Вот почему и сегодня греческие трагедии много читают, и они – один из образцов настоящего искусства. Повторюсь, но весь мир – это метафора. На самом деле никто отца не убивал и с матерью не сожительствовал. Ведь так? Короче говоря, через механизм метафоры мы воспринимаем иронию. Становимся внутренне богаче.

Весь в своих мыслях, я молчал.

– Кто-нибудь знает, что ты уехал в Такамацу? – спросил Осима.

Я покачал головой:

– Я сам все придумал. Никому не говорил. Думаю, никто не знает.

– Тебе надо отсидеться в этой комнате какое-то время. За стойкой пока не показывайся. Вряд ли полиция тебя выследит. Но если все-таки поднимется какой-нибудь шум, лучше будет перебраться в Коти, в горы.

Я взглянул на него и сказал:

– Если бы не вы, Осима-сан, я бы пропал. Как хорошо, что я вас встретил. Я же здесь совсем один… Больше рассчитывать не на кого.

Улыбнувшись, Осима убрал руку с моего плеча и посмотрел на ладонь.

– Да ладно тебе. Не встретил бы меня, нашел бы какую-нибудь другую дорогу. Не знаю, почему, но у меня такое чувство. Есть в тебе такое, что заставляет так думать.

Осима встал и взял еще одну газету со стола.

– Кстати, посмотри, что накануне написали. Маленькая заметка, но интересная. Поэтому я и запомнил. Случайное совпадение, наверное. Тоже недалеко от твоего дома случилось.

Он протянул мне газету.