Кафка на пляже
Шрифт:
– Ты шустрый парень, и память у тебя что надо.
Вскипятив воду, я приготовил ему кофе. А себе, как и в прошлый раз, заварил «Эрл Грей». За окном начался дождь. Настоящий ливень. Откуда-то издалека доносились раскаты грома. До полудня было еще далеко, но все вокруг потемнело, как вечером.
– Осима-сан, я хотел вас попросить…
– О чем?
– Нельзя ли где-нибудь достать ноты к «Кафке на пляже»?
Осима немного подумал и сказал:
– Надо в Интернете пошарить. Поискать нотные издательства. Если в каталоге
– Спасибо.
Осима присел на край стойки, опустил в чашку крошечный кусочек сахара, осторожно помешал ложкой.
– Ну что? Понравилась песня?
– Очень.
– Мне тоже нравится. Красивая вещь, редкая. Незатейливая, но со смыслом. Сразу видишь, какой человек ее сочинил.
– Хотя стихи такие… очень символические, – вставил я.
– Стихи и символизм разделить нельзя. Так с давних пор повелось. Это как пираты и ром.
– Вы думаете, Саэки-сан понимала, что эти слова значат, какой в них смысл?
Осима поднял голову, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома и прикидывая, где грохочет. Взглянул на меня и покачал головой:
– Дело не только в этом. Символизм и смысл – вещи разные. Она все эти пространные условности – смысл, логику – опустила и как-то смогла подобрать нужные, правильные слова. Поймала их во сне, как осторожно ловят за крылышки порхающую бабочку. Люди с художественным талантом без лишнего многословия обходятся.
– То есть могло быть так, что Саэки-сан отыскала эти слова в каком-то другом пространстве, во сне например?
– Когда стихи классные, так, в общем-то, и получается. Если в словах нет предвидения, если они не прокладывают тоннель от автора к читателю, значит, стихи свою функцию не выполнили.
– Но ведь полно стихов, в которых это вроде бы есть, а на самом деле нет. Подделок, – сказал я.
– Это правда. Подстроиться нетрудно – была бы сноровка. А если еще словечки вставлять позаковыристее, символистские, – вот тебе, пожалуйста, и стихи.
– Но в «Кафке на пляже» есть что-то очень искреннее.
– Я тоже так считаю. В словах песни нет ничего наносного. Правда, стихи уже слились с мелодией в неразрывное целое, и я не могу точно судить, насколько у них, самих по себе, велика сила словесного убеждения в чистом виде, – проговорил Осима и слегка покачал головой. – Но как бы то ни было, у Саэки-сан oт природы богатый талант, и музыку она чувствует. И еще у нее оказалась практическая сметка – ведь сумела воспользоваться выпавшим шансом. Ее способности должны были раскрыться еще больше, если бы не тот трагический случай, после которого она выпала из жизни. Как жаль, что все так вышло.
– И куда же делся ее талант? – спросил я. Осима посмотрел на меня:
– Ты хочешь сказать: куда делся талант Саэки-сан, после того как погиб ее парень?
Я кивнул:
– Ну, если талант – это своего рода природная энергия, она же должна искать какой-то выход?
– Не знаю, –
– А может, Саэки-сан решила с музыки на что-то другое переключиться?
– Другое? – с интересом спросил Осима, сдвинув брови. – На что же, например?
Я не нашел, что ответить.
– Не знаю. Мне просто так показалось. К примеру… на что-нибудь невещественное, не имеющее формы.
– Как понимать – не имеющее формы?
– Ну, на что-то такое, чего другие не видят. Такое, к чему она стремилась только для себя. Так сказать, внутренняя работа…
Осима поднял руку, чтобы откинуть назад свалившуюся на лоб челку. Как расческой, провел тонкими пальцами по волосам.
– Интересно. Может, и вправду, покинув этот город, уехав куда-то – мы не знаем, куда, – Саэки-сан, как ты говоришь, направила свой талант, свои способности на нечто, не имеющее формы.Может, и так. Но она исчезла на целых двадцать пять лет, и мы не узнаем, что и где она делала, если у нее самой об этом не спросим.
Я набрался духу:
– А можно совсем дурацкий вопрос?
– Совсем дурацкий?
Я покраснел.
– Нелепый.
– Давай, спрашивай. Хоть нелепый, хоть дурацкий. Без разницы.
– Осима-сан… Чтоб я такое кому-то сказал… Сам себе не верю. – Осима чуть наклонил голову. – Как вы думаете, может быть так, что Саэки-сан – моя мать?
Осима молчал. Опершись на стойку, он какое-то время подыскивал слова для ответа. А я слушал, как тикают часы.
– Давай-ка вкратце обобщим, что ты хочешь сказать, – начал он. – Вот что получается. В двадцать лет Саэки-сан в отчаянии уехала из Такамацу, тихо где-то поселилась. Случайно познакомилась с твоим отцом – Коити Тамурой, вышла за него замуж, благополучно произвела тебя на свет, потом, через четыре года, по каким-то причинам тебя бросила и ушла из дому. Затем – загадочный пробел, и через какое-то время она вернулась в родные места, на Сикоку. Так?
– Да.
– Я не взял бы на себя смелость сказать, что этого быть не может. То есть оснований отрицать сейчас твою гипотезу нет. Что за жизнь у нее была все это время – для нас загадка. Говорят, она жила в Токио. Лет ей примерно столько же, сколько твоему отцу. Но в Такамацу она вернулась одна. Впрочем, дочка ее вполне может жить где-нибудь в другом месте, сама по себе. Э-э-э… сколько сейчас твоей сестре?
– Двадцать один.
– Как мне, – сказал Осима. – Но я все-таки не твоя сестра. У меня свои родители есть, и брат. У нас кровная связь, и я им многим обязан. – Он скрестил руки на груди и посмотрел на меня. – Но я вот о чем тебя хотел спросить. Ты вообще свое происхождение по документам проверял? Ведь сразу определить можно, как зовут твою мать, сколько ей лет.