Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей

Егоров Владимир Борисович

Затронув тему родственных связей прототипа былинного Добрыни, нельзя не обратить внимания на то, что в былинах («Добрыня и Змей», «Поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича») мать Добрыни зовется Амелфой (Амельфой, Амфелой), а одно из имен похищенной Змеем княжеской родственницы в былине «Добрыня и Змей» — Марфида.

При внешней похожести этих имен на греческие христианские они на самом деле таковыми не являются и могут быть объяснены только как народные переиначения все той же Малфриды (Амалафриды) [56] .

56

Кстати, если Мал — отец Добрыни, а Амелфа — его мать, то мы имеем княжескую супружескую пару Мала (Малфреда Сильного) и Амелфы (Малфриды-Амалафриды) с детьми Добрыней (Малфредом Добрым) и Малфридой-Малушей. Тогда, похоже,

действительно в «готской» древлянской княжеской династии из поколения в поколение использовались одни и те же женские имена.

Мы не знаем других сыновей Мала кроме Добрыни, но это не значит, что их не было. Претичей (Фредичей) могло и должно было быть много. Строго говоря, можно лишь предполагать, что во время гипотетического киевского сиденья Ольги с внуками в печенежской осаде либо сам Добрыня, либо кто-то из его братьев в ранге воеводы то ли освободил (версия ПВЛ), то ли взял в заложники (версия Горюнкова) мать и детей Святослава, пользуясь тем, что тот застрял в Болгарии. Кстати, в столкновении этих двух версий лично я бы встал на сторону ПВЛ, потому что маловероятно, чтобы Добрыня брал в заложницы любовницу отца, а возможно и свою тоже. К тому же это не имело смысла для шантажа Святослава, которого никак не заподозрить в любви к своей мачехе или тетке. Но все-таки на сторону ПВЛ я не встану, так как не верю ей ни на грош. В частности, не могу поверить в саму печенежскую осаду, потому что слишком много нагромождено вокруг этой осады откровенной ахинеи: и печенеги второй раз впервые пришли на Русскую землю, и некий киевский отрок откуда-то знал язык этих впервые пришедших к Киеву печенегов, а местный бездельник-воевода Претич понятия не имел о том, что столица государства в осаде, пока его не вразумил этот киевский гонец-полиглот.

Но продолжим наши экзерсисы с готским языком, так как именно он дает нам следующее дополнительное подтверждение гипотезы С. Горюнкова. ПВЛ называет столицей Древлянского княжества времен противостояния его коренной княжеской династии с пришлой варяжской город Искоростень. Имеющиеся объяснения этого названия возводят его либо к слову «короста», которое М. Фасмер объясняет как «струпья, чесотка», что выглядит бессмысленным для стольного града, либо к забытому ныне древнерусскому кор– ста — «гроб, могила». Правда, полет фантазии А. Членова существенно расширяет эту этимологию: «Местные краеведы производят название города от древнего слова «корста», среди значений которого были «камень», «гранит». В переводе на современный язык «Коростень» звучит примерно как «Гранитоград»». Ссылка на безымянных «местных краеведов» избавляет Членова от обвинений в прямом обмане. Но замаскированный обман тем не менее имеет место. В древнерусском языке слово корста означала только «гроб» или «могилу», но ни в коем случае не «камень», тем более «гранит»; соответственно Коростень — это никакой не «Гранитоград», а город Гробов или Могилин (но, по законам русского языка, ни в коем случае не Могилев!). Странноватое название для города. Быть может, оно прекрасно подошло бы Искоростеню после кровавой оргии, устроенной в нем будущей равноапостольной святой, но ведь, согласно ПВЛ, город звался Искоростенем еще до появления под его стенами Игоря и тем более его жаждущей древлянской крови вдовы.

Так вот, местные краеведы, связывающие Коростень с камнем, не так уж неправы, но с одной существенной оговоркой. Разумеется, этимологизировать следует не позднюю форму Коростень, а первичную Искоростень. А вот ее-то из древнерусского языка удовлетворительным образом объяснить не удается. Зато это совсем неплохо выходит, если вновь обратиться к готскому языку. После удаления начального славянского протетического И в получившейся основе скоростень можно выделить два готских корня: скор, что означает «скала», и стен — «камень». Наличие в слове лишь одного из этих компонентов можно было бы посчитать случайным совпадением. Но присутствие сразу двух синонимичных компонентов, содержательно вполне соответствующих особенностям ландшафта окрестностей Искоростеня, стоящего на скальных выходах гранита, случайность практически исключают и заставляют признать, что название города, в котором в X веке княжил предположительно последний представитель готской династии Амалов, тоже готское по происхождению. Оно, правда, все равно означает не «Гранитоград», а «Скалоград» или, точнее, «Скалокаменск», но в этом Скалокаменске Готском уже не так вычурно смотрятся царствующие правители с готскими корнями и именами.

Готское прошлое Русской земли «в узком смысле», как определял ее А. Насонов, а также

в равной степени древлянской и волынской земель объективно зафиксировано в Черняховской археологической культуре, ареал которой накрывал практически всю территорию нынешних Украины и Молдовы, частично прихватывая юг России и север Румынии. Черняховская культура признана в своей основе готской во всем мире кроме нашей страны и Украины, где ее с упорством достойным лучшего применения числят славянской. А готов — чуть ли не кочевниками. Между тем, готы были оседлым народом, прилежно пахавшим в III–V веках приднепровские и приднестровские лесостепные черноземы. Земледельческие календари готов нашли отражение на знаменитых сосудах из Лепесовки [57] . Поэтому ничего нет удивительного в том, что забытое нами готское прошлое дает себя знать былинным отголоском в имени древнейшего богатыря-пахаря Микулы Селяниновича, которое, как ни странно, лучше всего этимологизируется не из славянских, а из германских языков, в частности из готского, в котором микил — «большой, могучий». По-видимому, привычная нам форма «Микула» представляет собой относительно поздний ославяненный вариант, появившийся под влиянием христианского имени «Николай» в упрощенной форме «Никола» с украинизированным вариантом «Микола».

57

С легкой руки Б. Рыбакова у наших историков они считаются славянскими.

Любопытна и, быть может, не случайна синонимичность имен былинного Микулы и Мала ПВЛ — то и другое имеют в готском языке практически одно и то же значение. Если ПВЛ перехлестнула под Искоростенем жизненные пути местного древлянского владыки Мала и пришлого князя-агрессора Игоря, то в былине о суме, в которой была «вся тяга земная», мы видим весьма похожую коллизию между мирным аборигеном-селянином Микулой (Микилом?) и пришельцем Вольгой (ольгом?) Всеславьевичем во главе буйной (варяжской?) дружины.

А между тем Микула-то наш (внимание, еще одна «завязочка»!) — былинный сват Мала, ведь младшая дочка Ми-кулы Селяниновича Настасья в наших былинах числится замужем не за кем-нибудь, а за Добрыней Никитичем, то бишь Малевичем по Прозоровскому или Фредичем по Горюнкову. Вот такая готская семейственность, вот так отовсюду торчат-вытарчивают готские ниточки. Жаль, что историческое полотно из них все-таки не ткется — не хотят они ложиться в ровную ткань, норовят закрутиться, запутаться в клубок загадок.

Одна из таких ниточек, голубая да излучистая, пролегла по карте Северного Причерноморья. Истоки Южного Буга, находящиеся на стыке древлянской и волынской земель, то есть в центре гипотетического восточного государства-наследника Великой Моравии, могут быть готскими не только в прямом смысле, если там в X веке еще сохранялись династия готских Амалов и готское языковое пространство, но и переносном, так как само слово буг лучше всего объясняется из готского языка, в котором имеет вполне адекватный нарицательный смысл: «кривизна, изгиб, колено; излучина (реки)». Вообще Побужье — географический центр Черняховской культуры и готских государств III–IV веков в Северном Причерноморье, здесь же проходит южная граница ареала археологических следов другой археологической культуры, вельбаркской, маркирующих миграцию восточных германцев в начале нашей эры из Балтийского Поморья в Северное Причерноморье вдоль Вислы и обоих Бугов, Западного и Южного.

Наконец, уже обсуждавшийся нами выше компонент «гард-» в топонимах «Хольмгард» и «Кянугард» может иметь как скандинавское, так и готское происхождение, так как в готском языке тоже есть слово гард с весьма подходящими значениями «дом, домашнее хозяйство, двор, семья». Причем «дом» и «семья» могут пониматься, в том числе, как династия правителей («Древлянский княжеский дом» у А. Членова), что вполне согласуется с высказанной мною выше гипотезой об именовании гард будущей Руси в скандинавских сагах по династическим именам или локальным титулам их потомственных правителей.

Может быть, пара имен, пусть даже княжеских, да название пары рек и столицы никем не признанного и ни на каких картах не отмеченного государства, плюс обобщающая дефиниция протогосударств будущей Руси — еще недостаточное основание для категорических выводов? Может быть. Но задуматься есть над чем.

ГОТСКИЙ КОШМАР

Я медленно встал и двинулся к свету.

Сделав шаг на ступень лестницы в небо,

я с чистою верою в Бога сделал второй,

но следом я понял,

что нет ничего у меня под ногой!

9 грамм, «Кошмар»