Как Бог съел что-то не то
Шрифт:
– И как бы то ни было, мы все вместе – все семь лет эмиграции. Можно ли желать большего?
– Я знаю того, кто желает большего! – заявила мама.
Макс хмыкнул.
– Возможно, семь лет – многовато, – он повернулся к папе. – Что ты думаешь о войне? Начнется война? Когда?
– Когда Гитлер решит, что пора. Проблема лишь в том, окажется ли готова к войне Британия.
Разговоры такого рода уже стали привычными, и мысли Анны унеслись далеко. Она села на кровать рядом с Максом, позволив ногам отдыхать. Ей нравилось в папиной комнате. Где бы они ни жили – в Швейцарии, в Париже, в Лондоне, – папина комната всюду выглядела
Сейчас у него был период увлечения мышеловкой, сделанной из картонной коробки. Крышка коробки удерживалась в открытом состоянии с помощью карандаша. На дне коробки лежал кусочек сыра. Крышка должна была захлопнуться в тот момент, когда мышь принималась за сыр. После этого папа собирался извлечь мышь из коробки и торжественно даровать ей свободу в Рассел-сквере. Но в этом папа пока не очень преуспел.
– Как твоя мышь? – поинтересовалась Анна.
– Пока разгуливает повсюду. Я видел ее прошлой ночью. У нее совершенно английская мордочка.
За спиной Анны беспокойно заерзал Макс.
– Никого в Кембридже не волнует война, – сказал он маме. – Я недавно зашел на призывной пункт. Там мне прямо сказали, чтобы я прежде всего думал о том, как защитить диплом, а потом уже – о призыве.
– Потому что ты получаешь стипендию! – гордо отозвалась мама.
– Нет, мама. Точно так же ответили моим друзьям. Всем посоветовали отложить эти мысли на пару лет. Возможно, к этому времени папа уже получит гражданство.
По прошествии четырех лет обучения в школе и двух семестров обучения в Кембридже Макс выглядел и говорил как истинный англичанин. Его ужасно раздражало, что при этом он не имеет гражданства.
– Если только они захотят сделать для папы исключение, – заметила мама.
Анна взглянула на папу и попыталась представить его в образе англичанина. Это оказалось сложновато. Тем не менее она воскликнула:
– Ну конечно, они должны! Он же не кто-нибудь! Он известный писатель!
Папа окинул взглядом обшарпанную комнату.
– Ну, прямо скажем, не очень известный в Англии.
Возникла пауза, и Макс поднялся, чтобы идти. Он обнял маму и папу и подмигнул Анне:
– Проводи меня до метро. А то мы совсем не пообщались.
Они в молчании спустились по лестнице, и, как обычно, присутствовавшие в холле постояльцы гостиницы с восторгом провожали Макса глазами. Светловолосый, голубоглазый, он всегда был красивым (не то что я, подумала Анна). Находиться с ним рядом здорово… Но ей бы хотелось посидеть чуть подольше, прежде чем снова пускаться в путь.
Когда они вышли из гостиницы, Макс спросил по-английски:
– Ну, как у тебя дела?
– Все в порядке, – ответила Анна. (Макс шагал быстро, и у нее опять заболели ноги.)
– Папа сильно расстроен. Он хотел вести на Би-би-си пропагандистскую передачу для немцев Германии. Но его туда не взяли.
– Почему, черт возьми?
– Он
Макс покачал головой.
– Мне кажется, он постарел и выглядит очень уставшим, – Макс чуть замедлил шаг, чтобы Анна могла приспособиться к его темпу, и переспросил: – А как ты?
– Я? Не знаю, – Анна внезапно почувствовала, что не может думать ни о чем ином, кроме боли в ногах. – Думаю, все в порядке, – не очень уверенно повторила она.
– А как твои курсы? Тебе нравится учиться? – спросил озабоченно Макс.
– Да… Но это бесперспективно, мне кажется, – если совсем нет денег. Про художников рассказывают разные истории. Как они уходят из дома ради искусства и живут в бедности, где-нибудь на чердаке. Но если твоя семья и так живет на чердаке… Я думаю, мне придется искать работу…
– Но тебе еще нет шестнадцати! – воскликнул Макс. И добавил почти сердито: – Кажется, вся удача выпала на мою долю.
– Какие глупости! – возразила Анна. – Получить стипендию мэра для обучения в Кембридже – это не просто удача.
Они подошли ко входу на станцию «Рассел-Сквер». В лифте, готовом к спуску, уже закрывались двери.
– Ну… – сказала Анна.
Однако Макс медлил.
– Послушай, – сказал он вдруг, – может, тебе приехать на выходные к нам в Кембридж? – И поспешил добавить, как будто Анна протестовала: – Я обо всем позабочусь. Все тебе покажу, познакомлю с моими друзьями. Будет весело!
Двери лифта начали закрываться, и Макс придержал их.
– Я напишу все подробно! – крикнул он Анне и вместе с лифтом скрылся из виду.
Анна медленно вернулась обратно в гостиницу. Мама и папа ждали ее за одним из столиков в холле. Рядом с ними сидела дама из Германии, возраст которой трудно было определить.
– …в Берлинской опере, – говорила поблекшая дама. – Вы сидели в третьем ряду партера. Я помню, муж указал мне на вас. Я была так взволнована! А на следующее утро в газете появилась ваша замечательная статья.
Папа вежливо улыбался.
– Тогда, по-моему, пели оперу «Лоэнгрин», – продолжала дама. – Или «Волшебную флейту»? А может быть, и «Аиду»… Но в любом случае это было прекрасно. В те дни все казалось прекрасным…
Папа увидел Анну.
– Прошу меня извинить, – сказал он даме, отвесив прощальный поклон, и они с мамой и Анной пошли в столовую обедать.
– Кто это? – спросила Анна.
– Жена одного немецкого издателя. Ей удалось уехать, а вот мужа нацисты убили.
– Один бог знает, на что она тут живет, – добавила мама.
Это был обычный воскресный обед. Их обслуживала девушка из Швейцарии. Ей хотелось выучить английский язык. Но работая здесь, в гостинице, гораздо легче освоить польский, чем английский, думала Анна. На десерт подали пудинг с черносливом, а потом возник спор по поводу счета. Официантка хотела внести в него и то, что съела Анна. Но мама возразила: ведь во вторник она, мама, плохо себя чувствовала и пропустила обед. Это нужно учесть! Девушка из Швейцарии засомневалась, что пропущенный мамой обед можно засчитать Анне. Мама разволновалась. Папа расстроился и попросил «не устраивать сцен». Пришлось обратиться за разъяснениями к хозяйке гостиницы. И та в конце концов решила, что в этот раз – так и быть – пусть будет по-маминому. Но только в этот раз.