Как бы волшебная сказка
Шрифт:
– Выглядит мрачновато, – сказала Тара, не выказывая ни малейшего желания выходить из машины.
Питер засопел. Оглядел дом сверху донизу. В наружности дома было нечто готическое.
– Замечательный дом.
К парадной двери пришлось подниматься по десяти побеленным ступеням. Питер позвонил и назвал себя в домофон. Дверь мгновенно открылась: на пороге стояла пожилая женщина с сильно выраженным горбом вдовы [23] . Питер едва удержался, чтобы не обернуться к Таре. Не ответив на приветствие Питера, женщина просто закрыла за ними дверь и повела их наверх по натертым до блеска ступенькам, опираясь крохотной
23
Проявление остеопороза, грудной кифоз.
– Ты шутишь, – прошептала Тара.
Питер пропустил ее слова мимо ушей, и молчаливая прислужница авторитета по части тайн души открыла дверь в большую комнату. Тут было нечто вроде библиотеки, только еще с несколькими стеклянными стендами. Навощенные половицы блестели, как и ступеньки лестницы; в середине лежал старый восточный ковер. Вивиан Андервуд стоял в дальнем конце комнаты у богато украшенного камина, в котором горел дешевый газовый огонь, пытаясь обогреть огромную комнату. У Андервуда была пышная копна белых волос. Одет он был в парчовую домашнюю куртку, из кожаных шлепанец торчали голые костлявые белые лодыжки. Во рту манильская сигара.
– Меня поздно предупредили о вас, – сказал он, покусывая сигару. У него был громкий гулкий голос. – Я собирался соснуть после обеда, но тут вспомнил, что обещал этому Баллоку принять вас. Он славный человек и сказал, что вы тоже славные. Для меня этого вполне достаточно. Не возражаете, что я курю?
– Нет, – сказал Питер.
– Не особо, – подтвердила Тара.
– Хорошо, потому как, если вы не переносите дыма, я не смогу вас принять. Не смогу курить – не смогу принять. Нынче нигде нельзя курить. Вот потому я и бросил службу и организовал собственную практику на дому. Можно черт-те как водить машину с риском убить тыщу детишек за год, но курить ни-ни, потому что они дышат твоим дымом. Что это за страна? – Он посмотрел на Питера так, будто тот был в ответе за все эти законы. – А вы кто?
– Брат Тары.
Андервуд решительно подошел к Питеру, положил руку ему на плечи, развернул одним быстрым движением и подтолкнул к двери:
– Так, брат Тары, приятно было с вами познакомиться, но вы тут лишний; найдете дальше по коридору уютную приемную, подождите там. Благодарю. – И закрыл дверь прежде, чем Питер успел опомниться.
Тара подавила желание хихикнуть.
– Мы ведь не хотим, чтобы братья слушали нас, правда, Тара?
– Полагаю, не хотим.
– Садись.
Тара огляделась. В комнате стояло несколько кресел.
– Куда?
– Решай сама, а я притворюсь, что уже не сделал неких заключений из того, какое кресло выберешь.
Тара еще раз огляделась. Увидела письменный стол и начальственное кресло позади него, а напротив стола – кресло с жесткой спинкой. На огромном столе ничего не было, кроме трех впечатляющих предметов: богатого мраморного, с инкрустацией письменного прибора из ручки и чернильницы; больших старинных песочных часов красивого дутого стекла и с песком цвета корицы, все это в массивной дубовой оправе; и большого пластмассового желтого утенка для ванны. Кроме кресла у стола, были еще довольно потертый, но выглядящий уютным кожаный диван у стены; пара одинаковых кресел у камина
Андервуд взял со стола блокнот и сел в соседнее кресло. Достал из складок своей куртки красивую, отделанную ониксом авторучку и начал записывать:
– Полное имя.
– Тара Люси Мартин.
– Миссис. Мисс или миссис?
– Мисс.
– Дата рождения.
Тара сказала. Он перестал писать и взглянул на нее:
– То есть вам тридцать шесть.
– Выходит, так.
– Я бы дал восемнадцать-девятнадцать. Или двадцать с хвостиком. Самое большее.
Тара не мигая смотрела на Андервуда. Тот покачал головой, словно показывая, что у него нет слов. Пауза тянулась до тех пор, пока Тара не сказала:
– Мне еще нет семнадцати.
Андервуд пыхнул сигарой.
– Лучше скажи мне, что все это значит.
– Я не чокнутая.
– Кто говорит, что ты чокнутая?
– Вы скажете. Скажете, когда услышите мою историю.
– Попробуй. В свое время я слышал немало хороших историй, детка.
Итак, она рассказала ему о колокольчиковом лесе и человеке на белой лошади, о том, как они скакали сквозь сумерки, и о возвращении домой. Андервуд внимательно слушал, ни разу не прерывая ее, временами делал пометки в блокноте, а по большей части вглядывался в нее серо-голубыми глазами, изредка затягивался сигарой и, сложив губы трубочкой, чудесным образом выпускал тонкую струйку голубого дыма.
Когда она закончила, он положил блокнот и ручку и сказал:
– Впечатляющая история.
– А теперь можете говорить, что я чокнутая.
– Да, ты чокнутая. Считай, что сказал. А теперь можем мы продолжить по-моему? Хорошо. За всю долгую практику у меня было лишь два случая с похищением, и в одном случае человека похитил НЛО. Ни одно из тех похищений не продолжалось столько, как твои довольно невероятные двадцать лет.
– Вы поверили им?
– Кому?
– Тем двум людям, которых похитили.
– Одному поверил, другому – нет. В одном вопиющем случае человек просто боялся сказать жене, где он пропадал три дня. В другом случае, происшедшем много лет назад, я склонен был поверить. Давай только усложним это замечание, Тара: скажем так, я поверил в то, что моя пациентка верила в свою собственную историю.
– А я?
– Интуиция мне подсказывает, что ты веришь в свою историю, да. Но просто в качестве упражнения позволишь изложить несколько логических вероятностей?
– Что это значит?
– Это значит, что я хочу представить тебе несколько объяснений и просто посмотреть, как ты реагируешь на мои доводы.
– Такая игра?
– Пожалуй. Но серьезная игра. Как шахматы. Сделаешь мне такое одолжение?
– Что ж, давайте, – вздохнула Тара.
Андервуд поднял руку с расставленными пальцами и, загибая их, принялся перечислять логические вероятности:
– Первое, если ты не против начать с этого: очевидная возможность того, что ты лжешь по каким-то своим сложным причинам. Второе: частичная потеря памяти. Ты ушла из дому очень давно, и в твоей памяти – по неизвестным причинам – стерлись двадцать лет жизни. Третье: ты получила какую-то травму и твой поврежденный мозг теперь отчаянно пытается придумать некую историю, чтобы логически объяснить тебе случившееся. Четвертое: по семейным или психологическим обстоятельствам правда о случившемся настолько неприемлема, что твоя душа не в состоянии принять ее и ты всеми силами лжешь себе. Пятое: за неимением лучшего слова, ты шизофреничка и потому у тебя иллюзорное представление о времени и о происшедшем с тобой.