Как быть двумя
Шрифт:
Девушки отклеивают картинки от чашек: те оставили на изображениях следы: две четкие окружности в форме дна чашек.
Моя девочка расстроена, подавлена.
Она приподнимает часть «стены»: отделяет от нее ножом те две картинки, где чашки оставили следы, машет ими, чтобы просушить.
А подруга выхватывает их у нее из рук: поднимает и держит перед лицом, будто картинки — это глаза.
Ха-ха!
Моя девочка удивлена: она приоткрывает рот: потом улыбается: потом обе они смеются: затем девушки берутся за противоположные концы «стены»
При виде этого подруга поступает так же: в следующее мгновение обе начинают заворачиваться в бумагу: они возятся внутри этих рулонов, пока целиком не покрываются картинками, как броней, — грудь, живот, руки, до самой шеи, при этом они постепенно приближаются друг к другу, будто «стена» сводит их вместе: в центре комнаты они встречаются, словно две гусеницы в коконах: но не встречаются, а сшибаются одна с другой: от этого бумажная стена рвется, и с нее, словно черепица, сыплются картинки, а девушки падают на пол, обнявшись, а вокруг — россыпи изображений.
Мне нравится ее красивая и ловкая подруга.
Мне нравятся стены, сквозь которые можно пройти.
Я пишу портрет моего кареглазого друга: как же его зовут? Запамятовала имя: ну, ты же знаешь, о ком я, подскажи: его отец умер, и он стал официальным главой семьи: ему теперь принадлежат все земли и все корабли, он унаследовал все деньги: это не парадный портрет, потому что его жена ни за что не согласилась бы, чтобы я писала его парадный портрет, поэтому, чтобы утешить меня, он попросил меня написать этот, потому что парадные портреты никогда не похожи на тех, кто на них изображен, это он так отвечает мне на вопрос, почему
(не могу вспомнить, как его звали, зато хорошо помню, как меня раздражала его жена)
и поэтому торопливо набрасываю вдали силуэты кораблей, а затем возвращаюсь к голове: но друг, сидящий передо мной, сегодня менее спокоен, чем обычно: я работаю над складкой его рубахи, которая красиво выглядывает из ворота камзола, но почему-то, когда я смотрю на него, он не может усидеть на месте.
Я чувствую его разочарование: я ведь всегда его понимала: оно почти такое же старое, как и наша дружба: сила, запертая в четырех стенах, а отчаяние, разлитое в воздухе вокруг него, напоминает бурю, которая никак не разразится.
Но, как всегда, по доброте своей, ради меня он делает вид, что чувствует нечто иное.
Он говорит, что его возмутила эта история.
Она преследует его, говорит он, не выходит у него из головы.
Какая история? спрашиваю я.
На самом деле, говорит он, все они. Эти истории никогда не бывают такими, каких мне на самом деле хотелось бы.
Я готовлю полотно: я молчу: я даю времени пройти: через какую-то минуту он начинает говорить в
Она — о волшебном шлеме, если надеть его, то можно стать кем угодно, приобрести любую форму, какую захочешь.
Но в бешенство его приводит другое: как раз эта часть истории ему нравится: но в ней есть еще одна часть, о трех девах, которые охраняют золотое сокровище, и если кто-то сумеет отнять у них это золото и выкует из него перстень — этот перстень даст ему власть надо всем: над землей: над морем: над миром и населяющими его народами: есть только одна загвоздка: одно условие: тот, кто наденет этот перстень, получит всю власть, но чтобы сохранить ее, должен отречься от любви.
Друг смотрит на меня: он ерзает на табурете: взгляд у него прямой, словно он целится: все, что он не может сейчас произнести вслух, делает его для меня еще красивее.
Я намечаю линией, где будет заканчиваться его плечо, затем скалу, на которую потом посажу рыбака: вон там, под выступом скалы, будут двое детей с острогой: я ставлю пометку там, где его рука будет выходить за пределы рамы: намечаю перстень, который он будет держать в руке.
Я просто не понимаю — почему, зачем, говорит он. Почему тот, кому посчастливится добыть золото и выковать из него волшебный перстень, не может иметь и перстень, и любовь.
Я киваю: я соглашаюсь и понимаю.
Я уже знаю, как будет выглядеть остальной пейзаж за его спиной.
И вот я снова здесь: я, пара глаз и стена.
Мы возле дома, разве я не бывала здесь раньше? Две девушки сидят на коленях на тротуаре.
Старая женщина, наверно, я ее знаю? нет
Вышла и сидит на кирпичной ограде, смотрит на них: они что-то рисуют — яйца? Нет, глаза: они рисуют два глаза на стене: каждая по одному: начинают с черного отверстия, сквозь которое мы видим — зрачок: потом окрашенный кружок вокруг него (голубой): потом белок: потом темный контур.
Старуха что-то говорит им: девушка (кто она?) наклоняется к банке с белилами, тянется вперед, добавляет белую точку величиной с отпечаток кончика пальца, потом делает то же самое на другом глазу: глаз, который не видит, — не является светом, я думаю, что старуха на стене говорит им именно это,
Хотя я почти не слышу, потому что здесь что-то
Что-то
Бог знает что
притягивает меня
кожа моего отца?
глаза моей матери?
туда
вниз, к тоненькой линии
сделанной из ничего
земля и гравий
и совокупность гравия, грязи, земли
и крохотных камешков
они прямо под этой стеной
(к слову, действительно скверно сложенной)
стеной, там, где крошки от кирпичной кладки
встречаются с тротуаром
взгляни
линия, где
одно сходится с другим
мелкие зеленые растеньица, которых почти нет
укореняются в этом
волшебным образом
потому что это заколдованная линия
линия, проведенная между плоскостями