Как целует хулиган
Шрифт:
– Но я... – разволновалась Маринка, – вы извините, я не собиралась прослушиваться!
Он недовольно вздёрнул бровь.
– Но прослушалась же? И даже принята. В элиту. Мои девочки котируются очень высоко, у меня здесь не какая-нибудь самопальная порнуха с продолжением в сортире. Секс с клиентами строго запрещён. Ты в этом сраном городе где-нибудь ещё такое видала, вообще?
– Причём здесь это? Я просто не хочу здесь работать! Я за компанию пришла!
Лицо чернявого мгновенно стало жёстким и непроницаемым.
– Обе пошли вон отсюда.
Пока шли к вокзалу,
– Кать, ну я же и вправду не собиралась... – пыталась оправдаться Маринка.
– Могла бы сделать вид, что обрадовалась и сказать спасибо. Не убыло бы от тебя!
– Но откуда я знала, что он такой псих?
– Ну это да... Псих, это точно. Ну и ладно, хрен с ним, с этим «Воском»! Зато смотри чё, – она сунула руку в сумочку и резко, как фокусник из шляпы, выдернула оттуда что-то блестящее. – Та-дам-м! Компенсация за моральный ущерб!
Это оказались те самые трусы, усыпанные сваровски. Хохотали до слёз.
– Смотри, Пестриковой не показывай, а то будет тебе компенсация! Проклянёт, нафиг!
– Наоборот, ты чё, я в них на отчётник какой-нибудь приду, чтобы Машка ноги с руками от злости перепутала! О! А вдруг они заговорённые на звёздность, и она, вместе с труселями, перейдёт на меня?
– Точно! Прикинь, через полгода по всему городу афиши: Новая звезда Кулька! Махонина в труселях Пестриковой!..
Так, дурачась, незаметно доехали до района. Катька вышла на своей станции первая, Маринка доехала ещё три остановки и тоже сошла.
Не торопясь брела по улице и наслаждалась неожиданно спустившейся свежестью, пахнущей дождём. На душе было легко. Сейчас всё выглядело как-то иначе. Проблемы мельче, страхи глупее. Что было, то было, что теперь-то? Главное, чтобы Кир не узнал.
Нет, ну в самом деле, мало ли причин, по которой девушка может лишиться девственности случайно? У них вон ещё в школе искусств байки ходили, что её можно потерять, если садиться на слишком глубокий перешпагат. Или с велосипеда упасть. Да куча всего!
А Данила... Ну нахрена ему это, связываться с девчонкой, которую крышует папа мент? Уж кто-кто, а он должен понимать, чем ему это светит, и сто процентов поэтому и дал заднюю после её угозы на остановке.
Но на лестничной клетке её ждал облом – три шикарные бордовые розы на длиннющих стеблях, вставленные за ручку двери её квартиры.
Глава 18
Что она там себе придумала про Данилину адекватность? Всё понимает и не станет связываться? Ага. Как же!
Он вёл себя как полный придурок. Как самый настоящий хулиган-малолетка, от которого нет спасения. И цветочки за дверной ручкой – это ещё только цветочки. Вот такой каламбур.
Он был везде: в тупых, понятных только им двоим, надписях на асфальте у подъезда, которые Маринка тщательно стирала, но они появлялись снова. В молчании в телефонной трубке, на которое со сдержанным недовольством многозначительно поднимала бровь Оксана. В случайных людях, подходящих к Маринке на улице и передающих ей комплименты «от друга» или даже – вот нахал! – приветы её папе.
А ещё в камушках,
Однако, минут через двадцать упрямого бдения, всё-таки признала, что он давно сбежал, и только она, как дурочка, всё стоит тут. Стало стрёмно. На всякий случай показав темноте средний палец, она задёрнула шторы, и тут же вздрогнула от тихого стука камушка в стекло. Вот гад! Ну сколько можно?!
А вернувшись в постель, поймала себя на том, что глупо улыбается.
Нет, ей не было смешно, наоборот – страшно. И не из-за папы, потому что, несмотря на назойливость, вёл себя Данила на удивление аккуратно или, как сказал бы сам папа – бездоказательно. Настоящая беда была в том, что вот уже совсем скоро должен был вернуться Кир, и она даже предположить не могла, как отреагирует на него этот идиот.
И всё-таки сейчас она улыбалась. Опять. Дурак он ненормальный, это понятно, но она уже почти привыкла к тому, что он постоянно где-то рядом и иногда даже забывала злиться. Нет, ну правда, случайные люди передавали такие неожиданные и милые комплименты, что как ни старайся, а улыбку сдержать иногда не удавалось.
Вот только это всё равно ничего не меняло, и Данила по-прежнему угрожал её спокойному будущему.
А на четвёртый день этого безумия, он вообще перешёл все границы.
Марина гуляла с Тёмушкой. Покатались на качелях, прошлись по скверу, потёрлись возле ларька с косметикой. И вроде брат был всегда на виду, и вроде и сама она вообще не отвлекалась, но когда Тёмушка со словами: «Ма-а-ариночке отдай. Ма-а-ариночке!» протянул вдруг ей пакет, в котором оказались её босоножки с новенькими каблуками... Разозлилась не на шутку! Всё. Доигрались. Он уже не просто хулиганил где-то на периферии, а был гораздо ближе – он уже лез к её близким и, скорее всего, прямо сейчас наблюдал откуда-нибудь за её реакцией.
Захлестнуло! Демонстративно сунув пакет с босоножками в урну, поволокла брата домой. По пути лихорадочно соображала, что делать. Он ведь даже на контакт не выходит, гад! Вообще не понятно чего он хочет – просто издевается, мстит, или что? Что это, блин, такое? Вот реально, хоть отцу жалуйся! Хотя нет. Не вариант.
На детской площадке во дворе девчонки рисовали мелками, и Маринку осенило. Выпросила мелок и размашисто написала возле своего подъезда: «Поговорим?»
И всё неожиданно прекратилось. Следующие два дня никто не передавал ей приветы, не стучали камушки в окно, не звонил безмолвный телефон. На площадке у подъезда не появился ответ «Да» или «Нет», или хоть какая-нибудь очередная ерунда, а ведь Маринка как озабоченная целыми днями только и делала, что под любым предлогом ходила туда-сюда из дома домой. На репетициях в институте боялась, что его ответ может кто-нибудь случайно стереть, а ночью, засыпая, вздрагивала от померещившегося призывного посвиста за окном.