Как дневник. Рассказы учительницы
Шрифт:
Вторник
И как я только дотерпела до конца урока? Давно не испытывала такой злости.
— Прошу всех погулять в коридоре. Леля и Наташа! Мне надо с вами поговорить.
Сели. Они рядом. Я напротив.
— Я вас слушаю!
Технике допросов меня не учили. Но, наверное, это делается именно так: наехать, навалиться всем своим существом, эдак сверху вниз, смотреть неотвратимо, пронзительно…
— А что, что вы слушаете?
Это Наташка.
— Слушаю
— Я так и знала! Я так и знала!
И сразу в слезы. Это ее обычная реакция в последнее время.
— Что ты знала?
— Что вы не поверите! Не надо было мне ничего говорить! Но В. М. было жалко! У него и так денег нет!
Это все — сквозь ужасные рыдания. Значит, не Наташка?
— Леля?!
Пауза.
— Я тебя слушаю.
— Я не брала… (Наташка начинает рыдать еще сильнее.)
— Леля?!
— Я взяла кошелек. Когда не было никого в классе, вошла и взяла.
— Какого же черта ты наплела своему отцу всю эту гадкую чушь?
Обнимаю рыдающую Наташу, глажу ее по голове: бедное, бедное существо. Сколько же она должна была пережить за эти дни! Она «знала, что я ей не поверю»? Вот ужас-то. И надо сдерживаться, чтобы не разорвать на клочки эту глупую… нет — эту жуткую Лельку! Это надо же — придумать такую изощренную версию получения кошелька! Вот уж кому не откажешь в развитии воображения…
— Я считала, что можно не рассказывать ребятам о кошельке. Я думала, ты, мама и папа поговорите о случившемся дома, и этого будет достаточно, чтобы ты никогда больше так не делала. Но эта ситуация с Наташей… Это хуже, чем сама кража. Это предательство. Понимаешь? Предательство! Взять и подставить другого человека! Какая гнусность!
Я уже не могу выключиться. Я похожа на чайник со свистком. Как плохо, что у человека нет крышечки, которую можно отвинтить и выпустить пар!
Звонок. Заходят дети. Любопытство сменяется напряженным ожиданием.
— Пожалуйста, сядьте на ковер.
Все важные разговоры происходят у нас на ковре. Там и много хорошего происходит. А иногда — вот такое. Тут просто необходимо, чтобы все сидели в кругу на полу. И я тоже, на уровне всех остальных. Это род народного вече.
— У нас в классе произошло неприятное событие. Сначала я не хотела никому ничего рассказывать. Мне казалось, так будет лучше. Но обстоятельства изменились, и нужно чтобы вы знали: у нас в классе произошла кража…
Дальше я излагаю сюжет с подробностями. Наташа закрыла лицо руками. А Леля улыбается. Такой легонькой улыбкой висельника. Она сидит прямо напротив меня. Совпадение? И я теряю логику. Перестаю соображать. Начинаю нести откровенную чушь:
мы все виноваты в краже,
потому что с Лелей никто не хочет стоять в паре,
потому что мы все безобразно учимся (почему, собственно, «мы»?),
потому что в мире много обездоленных людей,
потому что мы не привыкли никого беречь,
потому что наши родители — у них
потому что я не могу работать в классе, где можно ради выгоды заложить другого человека, предать за наклейку, за сладости к завтраку…
Я вообще уже больше ничего не могу.
Читать не могу, объяснять не могу, смотреть вокруг не могу. Я тоже живой человек, и что же мне, говорить с ними про прекрасное, доброе, вечное, если кругом такое дерьмо…
— Ты так и сказала — «дерьмо»? — интересуется сын, когда вечером за ужином я пытаюсь пересказать свой монолог.
— Не уверена. Может, и нет. Надеюсь, что нет. Есть синонимы…
— Попробуй подобрать, — ласково советует другой.
— А вообще-то тебя надо уволить, — подытоживает муж. — Не за «дерьмо», а за отсутствие педагогической выдержки и такта. Ты подумала, как эта девочка — эта Леля — сможет завтра прийти в школу? Каково ей будет жить в твоем классе?
— Но я же не могла по-другому… Что я должна была сделать? Мне казалось, я смягчила, насколько возможно… Господи, какой ужас! Я попробую исправить ситуацию.
— Сомневаюсь, что получится.
Я тоже сомневаюсь… Завтра среда.
Среда
Милый диктофон, диктофончик мой! Техническая палочка-выручалочка! На тебя вся надежда.
А ведь сегодня я опять никого ничему не смогу учить. Через два дня контрольная работа. Наверное, меня и правда надо уволить. А вот и Лелина мама. Ждет меня у школьных ворот. Начинается…
— Марина Семеновна! Я все знаю. Леля рассказала. Мы, конечно, потрясены. Мы очень вас ценим, но Леле, наверное, лучше перейти в другую школу. Вряд ли ребята теперь захотят с ней общаться…
— Не надо торопиться с выводами. Поживем — увидим. Главное, чтобы вы правильно все пережили и осмыслили.
Надо же, я еще могу изображать рассудительность! Бедная Лелина мама. Представляю себя на ее месте… Вхожу в класс.
— Давайте вернемся ко вчерашним событиям. Наверное, каждый из вас об этом думал. Возможно, вы обсуждали что-то со своими домашними. Мне очень важно, чтобы вы высказались. Попробуйте выразить свои ощущения. Только честно. Вы помните: все важные высказывания записываются на пленку. Это архив наших мыслей и переживаний.
Кто первый?
Вот первый:
— Я не понимаю, как можно взять чужое. Взрослых за это сажают в тюрьму. Леле должно быть стыдно.
Звучит прямо, честно, но уж очень правильно. Леле, конечно же, стыдно.
Следующий:
— Я согласна с Петей: воровать стыдно. Но нам всем надо поскорее забыть об этом. Мне кажется, Леля и так наказана. Ей достаточно. Я думаю, она все перечувствовала.
И дальше — как прорыв плотины:
— Очень неприятно, когда на другого наговаривают. Нехорошо. Но со всеми бывает. Надо простить Лелю. Я уверена, она больше никогда так не будет.