Как хорошо в вашем обществе
Шрифт:
Старик улыбнулся.
– Увы, Том, мы ничем не примечательны. И нет спасения от тиранов, ненавидящих демократию.
– По словам Гомера, люди предпочитают сон, любовь, пение и танцы, заметил сладкоголосый, учтивый Гете. – Но всегда найдутся возлюбившие войну. Кто скажет, почему боги даровали нам Ахилла?
– Я скажу! – прорычал Хемингуэй. – Вы даете определение человека по присущим ему внутренним противоречиям. Любовь и ненависть. Война и мир. Поцелуй и убийство. Вот его границы и пределы. Действительно, каждый человек есть сгусток противоположностей. То же и общество.
– Позвольте мне сказать об Ахилла, – промолвил Александр, высоко подняв руки. – Я знаю его лучше, ибо несу в себе его дух. И я говорю вам, что воины больше всех достойны править, пока обладают силой и мудростью, потому что в залог за власть они отдают жизнь. Ахилл…
Войтленд не интересовался Ахиллом. Он обратился к Хуану:
– Мне необходимо выйти на связь. Прошло четыре дни. Я не могу сидеть в корабле отрезанным от всего мира.
– Но тебя запеленгуют.
– Знаю. А если путч провалился?
Войтленд дрожал. Он подошел к передатчику.
– Папа, если путч провалился, Хуан пошлет за тобой крейсер, – сказал Марк. – Они не допустят, чтобы ты зря летел до Ригеля.
Да, ошеломленно подумал Войтленд с неимоверным облегчением. Ну да, конечно! Как просто… Почему я сам не догадался?
– Ты слышишь? – окликнул Хуан. – Ты не выйдешь на связь?
– Нет, – пообещал Войтленд.
Шли дни. Он беседовал с Марком и Линкс, с Лидией, с Хуаном. Пустая беспечная болтовня, воспоминания о былом. Ему доставляло удовольствие говорить с холодной элегантной дочерью и взъерошенным долговязым сыном. Он разговаривал с отцом о правительстве, с Хуаном о революции; беседовал с Овидием об изгнании, с Платоном о природе несправедливости, с Хемингуэем об определении отваги. Они помогали ему пережить трудные моменты. В каждом дне были такие трудные моменты.
В часы, определенные хронометром как ночные, было несравненно тяжелей.
Охваченный огнем, он с криком бежал по коридорам. Словно гигантские белые фонари над ним склонялись лица. Люди в серой форме и начищенных до блеска сапогах маршировали по его телу. Над ним глумились толпы сограждан.
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. Ему являлся Хуан.
ТРУС. ТРУС. ТРУС. Жилистое тело Хуана было изувечено; его пытали. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Ему показали в зеркале его собственное лицо – лицо шакала, с длинными желтыми клыками и маленькими подергивающимися глазками. ГОРДИШЬСЯ СОБОЙ? ДОВОЛЕН? СЧАСТЛИВ, ЧТО ЖИВ?
Он обратился за помощью к кораблю. Корабль убаюкивал его в колыбели из серебряных нитей, вводил в его вены холодные капельки неведомых лекарств.
Он еще глубже погружался в сои, но асе равно к нему прорывались драконы, чудища и василиски, нашептывая издевательства и оскорбления. ПРЕДАТЕЛЬ.ПРЕДАТЕЛЬ. ПРЕДАТЕЛЬ. КАК СМЕЕШЬ ТЫ КРЕПКО СПАТЬ ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО СДЕЛАЛ?
– Послушай, – сказал он как-то утром Лидии, – они убили бы меня в первый же час. Не существовало ни единого шанса найти тебя. Марка, Хуана, кого угодно. Был ли смысл
– Никакого. Том. Ты поступил умно.
– Но я верно поступил. Лидия?
– Отец, у тебя не было выбора, – вмешалась Линкс. – Одно из двух: бежать или погибнуть.
Войтленд бродил по кораблю. Как мягки стены, как красива обивка!
Умиротворяющие образы скользили по потолку. Чудесные сады радовали душу. У него были книги, игры, музыка…
Каково сейчас в подполье?
– Нам не нужны мученики, – убеждал он Платона. – Благодаря хунте их и так будет много. Нам нужны лидеры. Какой толк от мертвого руководителя?
– Очень мудро, мой друг. Вы сделали себя символом героизма – далекого, совершенного, недосягаемого, в то время как ваши коллеги ведут борьбу. И можете вернуться и послужить своему народу в будущем. Польза же от мученика весьма ограниченна, связана с определенным моментом, не правда ли?
– Вынужден с вами не согласиться, – вкрадчиво возразил Овидий. – Если человек желает быть героем, ему надо твердо стоять на своем и не бежать от последствий. Но какой разумный человек желает быть героем? Вы правильно сделали, друг Войтленд! Идите, пируйте, веселитесь, живите долго и счастливо!
– Ты издеваешься надо мной! – обвиняя он Овидия.
– Я не издеваюсь. Я утешаю. Я развлекаю. Но не издеваюсь.
Ночами его преследовал колокольный звон, далекий смех. Воспаленным воображением владели смутные фигуры, ведьмы, упыри.
– Помогите мне! – взмолился он. – Зачем я брал вас с собой, если от вас нет помощи?
– Мы стараемся, – ответил Хемингуэй. – Мы согласны, что ты поступил разумно.
– Все это слова, чтобы меня успокоить. Вы не искренни…
– Лучше сформулировать иначе, – деликатно вмешался Хуан. – Том, ты был обязав спасти себя. Таким образом, ты внес неоценимый вклад в наше общее дело. Ведь нас всех, возможно, уже уничтожили?
– Да, да.
– Так чего бы ты добился, оставшись? Своей смерти? Ну отвлекись от ложного героизма! – Хуан покачал головой. – Руководитель в изгнании лучше, чем руководитель в могиле. Ты можешь направлять борьбу с Ригеля, если вас нет. Главное – чувствовать динамику ситуации.
– Ты объясняешь так логично, Хуан.
– Мы всегда понимали друг друга…
Войтленд активировал куб отца.
– А ты что скажешь? Что мне надо было делать – оставаться или уходить?
– Может быть, оставаться, может быть, уходить. Как я могу решать за тебя? Безусловно, практичнее было спастись. Остаться было бы драматичнее.
– Марк?
– Я бы дрался до конца. Зубами, когтями… Но это я. Наверное, ты поступил правильно, папа. То есть, для тебя это правильно.
Войтленд нахмурился.
– Переставь говорить загадками. Скажи прямо – ты меня презираешь?
– Ты же знаешь, что нет, – ответил Марк.
Кубики утешили его. Вскоре от стал спать более крепко, обрел покой.
– В последние дни тебе лучше, – заметив Лидия.
– Наконец отделался от сознания вины, – проговорила Линкс.
– Стоило лишь по-другому взглянуть на внутреннюю логику событий, сказал Хуан.