Шрифт:
Как красный муравей стал черным
Видит бог, прозаик Желваков долго терпел, бесконечно долго. Ветры перемен наваливались на него штормовыми волнами, но он держался.
К примеру, когда ему недвусмысленно предложили изменить родословную, он даже не повел бровями.
– Понимаете, непоколебимый вы наш, ваши крестьянские корни портят картину всей нашей многоквартирной хижины, – сказал ему старший подъезда фантаст Талип-оглы. От волнения фантаст слегка заикался и у него подрагивал второй подбородок. Как всегда, он передергивал метафоры. – У вас в прошлом не было мелких аристократов? Не покопаетесь
Конечно, дома у теплой батареи Желваков сочинил гневную эпиграмму на располневшего в странствиях по далекому космосу Талип-оглы. Потом успокоился, подобрал себе в Википедии малоизвестного курляндского барона и присовокупил к нему прабабушку с царским абиссинским корневищем. Получилось не хуже, чем у Пушкина, и его, думалось, оставят в покое.
Как бы не так. На очередном домовом собрании, посвященному воплощению Третьей национальной идеи в жизнь, Желвакова высмеяли за его писательский слоган «Красные муравьи вам еще покажут!». Особенно кипятился заслуженный графоман, баснописец Зосима с черной косой надписью на жилетке «Даешь балет по всем каналам!»:
– Неслыханно! – взвизгивал он, хватая соседей за плечи. – Я даже на даче истребил эту красную погань, а тут… в святая святых, в нашем родном кормиле!
Ему вторила сексапильная дамочка в винтажной шляпке с вуалью, хотя у нее самой, на взгляд Желвакова, был весьма двусмысленный писательский девиз «Отдаться мало!». По слухам, она создавала коллажные произведения на основе старинной поэзии и современных хард-роковых шлягеров.
В результате появилось историческое домовое постановление, в соответствии с которым желваковский «красный муравей» покрылся беспросветным черным окрасом. Какой-то остряк попробовал дать ему прозвище «Черный человек с большой мандибулой», но ближе к ночи Желваков набил ему морду, и остракизмы прекратились.
Стерпел Желваков и тогда, когда увидел свое имя в списке жильцов-должников по уплате налога на плагиат. По его мнению, введение такого налога было полным произволом! Воровством сюжетов вовсю пользовались уже во времена Гомера и Шекспира. Просто их невозможно поймать за руку – они успели уничтожить все рукописи-первоисточники. Поэтому свои заимствования из сакральных трудов Виктора Пелевина или Сергей Лукъяненко он не считал противозаконными и, тем более, подлежащими прогрессивному налогообложению.
Правда, обидно было, что напротив его инициалов и суммы задолженности кто-то написал порочащее его выражение «Жо + МэМэ вместе спали на трубе». В конце концов, его отношения с филологом Мерлин Монровой никого не касались!
Но когда в домовой газете появилась уничижительная статейка, усомнившаяся в правдивости его персонажей, Желваков не выдержал и отправился за бутылкой проверенного молдавского портвейна…
Дома он еще раз перечитал отдельные куски этого отвратительного пасквиля. Оказывается, его отрицательные герои – преимущественно убийцы или матерые людоеды – воплощали собой все лучшее, что есть в человечестве: они мужественны, сексуальны, у них накаченные плечи и твердые, внушающие доверие взгляды. И они никогда не лгут: если убийца пообещал, что на днях тебя прикончит, можно не сомневаться, такой не подведет, даже если у его жены нарыв и температура под сорок.
Зато лучшие персонажи Желвакова, по словам анонима, вызывают чувство сожаления, переходящего в рвоту – они неврастеники, слабаки, чавкают за едой, куда попало сморкаются в кульминационные моменты, сплошь и рядом кривят душой, почти у каждого есть своя тайная патология,
Выпив портвейн, Желваков легко вычислил анонима и даже решил, дождавшись сумерек, набить ему физиономию. Дела-то было на пару минут – подняться в лифте тремя этажами выше, на сценарный этаж. Однако после раздумий он решил еще раз прогуляться в «Ароматный мир», хотя портвейн был так себе, слабенький, совсем не тот, что в пору его полового вызревания.
– Кроме того, сценарист Агентов всего лишь пешка в большой игре, – размышлял он о мотивах, которые двигали анонимным автором, – за ним стоят беспринципные негодяи из Литсоюза.
Ночью ему приснились красные муравьи. Они сдирали с него хитиновый экзоскелет с черным принтом и приговаривали, хищно двигая мандибулами:
– Надо отдать тебя в ученье к нашему царю. Он в тебя вдолбит, что зимою нет заработка. Все люди с нюхом, и притом не слепые, глядят в оба. Из двадцати нет никого, кто бы не чувствовал, когда начинает плохо пахнуть. Ты не так пахнешь, как надо, писака, на – понюхай…
И прыскали ему в лицо, стараясь ослепить, метиловым спиртом …
Желваков проснулся необычно бодрым и даже местами жизнерадостным. Он отнес три пустые бутылки к мусоропроводу и поставил в ящики для тары, приготовленные хозяйственным фантастом Талип-оглы.
Сев к столу, он уже до обеда настучал полторы главы про супермена, который гонял на «майбахе», стрелял без промаха и непрерывно вытворял добро. У супермена была накаченная грудь с умеренной растительностью, жесткий вольфрамовый взгляд и верная, как у Зоркого Сокола, рука. Зато его антиподам достался вульгарный смех, многие страдали избыточным ожирением, некоторых постоянно тошнило и у большинства в кульминационный момент случались постельные проблемы.
Через два года сериал «Адреналин. Крутой и еще круче» по сценарию Желвакова получил «Эмми», и он переехал в отдельный коттедж с лимонным деревцем в зимней оранжерее, к которому вела липовая аллея.
Сборщики нектара
В тихом санкт-петербургском дворике, окруженном мрачными, замшелыми домами, в одном из которых, по преданию, повесился небезызвестный персонаж Достоевского, наступило раннее утро. Его краски были так свежи и чисты, что даже городская интеллектуальная пыль, клубы которой целыми днями гоняют голуби взад и вниз, вверх и вперед, лишь благоговейно струилась в прозрачном воздухе, настолько неподвижном, что можно было любоваться каждой прожилкой и сочленением отдельной пылинки.
Утро в санкт-петербургском дворике было наполнено такой тишиной, что, казалось, отчетливо были слышны даже мысли его обитателей, даже движения некоторых неуклюжих персонажей тех снов, что еще не успели завершиться и продолжали трепать нервы своим хозяевам. Попискивали даже птицы, которые по-прежнему населяли утренние грезы, хотя начисто исчезли в городской среде. Конечно, я не имею в виду ворон, голубей и воробьев, но, как известно, голуби и воробьи не поют, а только обсуждают гастрономические вопросы и скандалят по мелочам. А что касается ворон, которые начисто лишены слуха, то никто не будет спорить с тем, что они точны в предсказании погоды и небольших городских происшествий. И, возможно, истинный эстет расслышит благозвучные переборы среди каркающих звуков, но среднестатистический петербуржец, просыпаясь от вороньего благовеста, приходит в состояние средней силы аффекта…