Как Кузька домовят помирил
Шрифт:
Но Змей Горыныч передумал улетать. Две головы между собой поссорились, поругались. Лишь вторая, сонная голова, смогла их успокоить.
— Ах ты злодей! — кричала первая голова. — Зачем все съел? Я на тебя какого-нибудь богатыря найду. Пусть он тебя отрубит! Без тебя лучше. У меня теперь из-за тебя живот разболелся.
— Ой-ой-ой! Как у меня зубы болят! А тут еще ты со своими глупостями. Богатырь меня отрубит, а на этом месте тут же точно такая же голова вырастет. Это я и буду! Так что никуда ты от меня не денешься. Неужели за столько
— Ну что вы кричите, что ворчите, — неожиданно проснулась средняя, сонная голова. — Зачем так шуметь? Вот лучше пожуй.
С этими словами средняя голова достала из кармана что-то и запихала в рот первой голове. Третья голова сама умолкла — у нее болели зубы.
Тем временем первая голова принялась что-то усердно жевать. Домовенок еще сильнее проголодался, глядя на это. Вскоре он понял, что первая голова жует кусочки вкусной и мягкой смолы. Из этой смолы первая голова даже принялась надувать пузыри. Один большой-пребольшой пузырь лопнул, и все три головы разом перепачкались в смоле.
А тем временем Кузька осторожно полез к выходу. Но вдруг ка-а-ак чихнет! В норе хотя весь мусор и сжигался, все равно пыли много набиралось.
Все три головы подскочили, про все боли-недуги забыли, смотрят, оглядываются: одна направо, одна налево, а одна прямо.
— Кто? Кто здесь? Кто?
Глазами страшными пещеру обводят, врага страшного ищут, зубами большими клацают. Дрожит домовенок, боится, а чихать никак не прекратит — пыли много, и вся Кузьке в рот и нос набилась. В один миг Змей Горыныч углядел маленького беспомощного домовенка. Средняя голова, которая как раз вперед смотрела, лениво пробормотала:
— А вон из-под кровати мышь пузатая в красной рубашонке выползла.
Домовенок еще раз чихнул и обиженно сказал:
— Я не пузатая мышь! У меня хвоста нет.
Теперь все три головы внимательно смотрели на Кузьку. Третья голова категорично заявила:
— Мышь не мышь, да какая разница. Есть надо, что тут раздумывать!
И так зубами голова клацнула, так облизнулась, что домовенок в ту же минуту вновь под кровать залез и в самый дальний угол забился. Три головы переглянулись, а затем в один голос сказали:
— Э-эй, мышь, которая не мышь! Ползи сюда, мы на тебя посмотрим.
Домовенок и не подумал. Только чихнул под кроватью еще раз.
Тогда первая голова добавила грозно:
— А ну вылезай скорее! Или сами тебя достанем!
Высунул Кузька голову из-под кровати, смотрит, ждет, что сейчас Змей Горыныч сделает. А чудище все три своих головы на длинных шеях с кровати свесило, на домовенка уставилось. Глядит — и правда мышь — не мышь, а что-то странное вылезло из-под кровати в клубе пыли. Кругленькое, чумазенькое, пылью все перепачканное, одни глаза блестят пуговками, да зубы стучат.
Третья голова, которая щеку с больным зубом полотенцем перевязала, мечтательно спросила:
— А ты мягонький, наверное, как пампушечка, а сладенький, как ватрушечка? Может, тебя
Но Кузька как закричит от страха:
— Я не мягонький, я не вкусненький! Меня даже Баба Яга есть не стала!
— Что? Баба Яга? — очнулась вновь средняя сонная голова. — Родственница наша? Как она там поживает?
Но тут вновь нахмурилась первая злая голова:
— А ты не тот домовенок, который, по словам сороки, Бабу Ягу обхитрил?
Кузька и сейчас решил схитрить, время потянуть:
— Я ее не обманывал, не обдуривал, не обмишуливал! Она меня сама плюшками кормила, когда доброй была.
— Все равно неуважение проявил, — довольно заявила первая голова. — А знаешь, что с такими, как ты, обманщиками делают?
Кузька уж и голову опустил. Надежды у него не осталось. Но тут вступилась средняя сонная голова. Она вытащила откуда-то еще одну жвачку из смолы и запихала ее в рот первой головы. А третьей голове потуже повязку сделала, так, что та лишь рот пыталась открыть, да ничего не получалось. Потом средняя голова посмотрела на домовенка:
— Скажи лучше, что ты умеешь, что можешь? Для чего в хозяйстве пригоден, а то они тебя мигом съедят.
— Да я все умею, все! — тут же оживился домовенок. — Мы, домовые, за хозяйством, за скотиной следим, порядок наводим, убираться и чистить помогаем, готовить-выпекать способствуем.
— И плюшки печь умеете? — тут же вмешалась третья голова, наконец-то освободившаяся от плотно стягивающей повязки на щеке.
— Умею! И плюшки, и ватрушки, и крендельки, и леденцы, и пряники медовые, коврижки сахарные…
Долго бы еще перечислял Кузька, но тут у Змея Горыныча вновь живот заболел. Все три головы разом заохали, застонали. Наконец, первая злая голова с сожалением проговорила:
— Ну ладно! Если ты нас вылечишь, то, так и быть, оставим тебя в живых и есть не будем! — Голова немного помолчала, с сожалением вздохнула и добавила:
— Ну, во всяком случае, до поры до времени.
— Как это? — не понял Кузька.
— Ну так! — вмешалась вновь третья голова. — Будешь у нас жить, нам служить, крендельки печь, ватрушки выпекать.
— И перину попышнее взбивать! — пробормотала вторая голова, позевывая.
Кузька подумал-подумал и говорит:
— Нет уж! Я вас вылечу, а вы за это домой меня отпустите.
Головы все разом завозмущались, засомневались, но живот-то болит, да и зубы в покое не оставляют. Вот и заговорила средняя голова, а две остальные закивали, подтверждая.
— Ну ладно, но до весны ты у нас поживешь, порядок наведешь. А потом мы тебя куда скажешь, туда и доставим.
Согласился Кузька, а сам боится: вдруг вылечить Змея Горыныча не сможет? А чудище, словно подтверждая, тут же добавило: