Как много в этом звуке…

Пронин Виктор Алексеевич

— Да помню, Ваня, ту твою историю… Нет на чашке отпечатков губ. Стер злодей. Грамотным оказался. Ты куда сейчас намерен отправиться?

— В Можайск, капитан. Мои ученые, поэты, артисты… Заскучали небось.

— Есть встречное предложение. Оставайся здесь. Побудь… Пока не надоест. В буфете все согласовано. Можешь заходить когда угодно… Заказывай все, что хочешь… Вернее, все, что у них есть. Вот ключ от двери. Вот деньги на водку-махорку. Вход-выход круглосуточный. Как меня найти, знаешь. Мне пора. Работой ты меня загрузил на неделю. Будут новости — навещу.

— Ни пуха, капитан, — не поднимаясь с кровати, Ваня прощально махнул

рукой.

Прошла неделя.

Бомжара отоспался, посвежел. Как-то собрался, съездил в Можайск, нашел свою компанию. Но невеселая получилась встреча, хотя с гостинцами приехал. В тот же день и вернулся.

А на следующее утро пришел Зайцев — с букетом астр. Махровых раздобыл капитан, темно-фиолетовых, цвета ночного неба. Тяжело поднявшись со своей койки, бомжара подошел к цветам, осторожно потрогал их пальцами, скользнул по верхним лепесткам ладонью, опустил в астры лицо и на какое-то время замер, вдыхая несильный запах осени.

— Как я понял, убийцу ты все-таки изловил? — спросил он, снова усевшись на койку.

— Задержал, — поправил Зайцев.

— Сопротивлялся?

— Плакал. Очень переживал.

— Ишь ты… А крест на кофейной гуще он видел?

— Видел.

— Пренебрег, значит, предостережением высших сил… Не любят они этого.

— Кто?

— Силы… А скажи… По гороскопу он кто?

— Дева он, Ваня. Видишь, в какой компании ты оказался…

— Что ж делать, в семье не без урода, — усмехнулся Ваня, вскинув правую руку вверх и чуть назад. — Наливай, капитан. Ведь не может такого быть, чтобы у тебя в сумке ничего не нашлось… Отпразднуем победу над темными силами зла!

— Что-то невеселые у нас победы, Ваня.

— А бывают ли они веселые? Похоже, настали времена, когда победы и поражения друг от дружки почти не отличаются. И беды не печалят, и радость не радует. Наливай, чего ждешь… Не тяни.

Дело чести

Ну вот скажи, уважаемый читатель… К примеру, заболел ты, лежишь в больнице, в шестиместной палате, неделю лежишь, вторую, третью… Рядом с тобой постанывают-попукивают еще пятеро таких же бедолаг… А окно во всю стену, а за окном весна начинается, от голубого ветра прогибаются стекла, а твой лечащий врач, красавица Оксана, стройна, как кипарис на пицундском побережье, на котором ты не был уже лет двадцать… Так вот, юная Оксана смотрит на тебя из своей весны и спрашивает у тебя, что у тебя, Витя, болит… А ничего у тебя, Витя, в этот момент не болит, более того, ты уверен, что никогда у тебя ничего не заболит…

Естественно, если об этом будет спрашивать Оксана.

Так вот, скажи мне, дорогой читатель… Когда лежишь ты под капельницей и безутешно смотришь в белый потолок, часто ли тебя навещают главные редакторы литературных изданий? Не надо отвечать, ответ я знаю. А меня вот навещают. Да, как ни трудно в это поверить. Открывается однажды дверь, входит Володя в голубых бахилах, острым взглядом безошибочно находит мою кровать, меня узнает, осторожно, чтобы не опрокинуть капельницу, присаживается на одеяло, выкладывает гостинцы и спрашивает:

— Живой?

— Местами, — отвечаю. — Видишь ли, анализы показали…

— Не надо, — остановил меня Володя. — Я только что познакомился с твоим лечащим врачом, Оксана ее зовут, она все про тебя рассказала. Оказывается, стихи пишет, очень даже неплохие стихи, будем печатать.

— Да? — ревниво удивился я.

— Поэтому твое

здоровье меня не очень тревожит… Ты лучше вот что скажи… Как бомжара поживает?

— Кланяется, приветы передает…

— Жив, значит… Это хорошо. Оксана сказала, что выписывает тебя в пятницу. В среду жду с бомжарой, — Володя поднялся. — Мне надо еще к Оксане зайти… Скажу, чтоб заботилась о тебе.

— Спасибо, Володя… Ты очень добрый человек.

От рукопожатия главного редактора дохнуло свежими весенними ветрами, улыбка его тоже была слегка весенней, и на рубашке верхняя пуговица продуманно, по-весеннему расстегнута… Весна, блин!

— Ну что ж, — бормотал я, пока сестричка выдергивала из моей вены иглу и заклеивала дыру во мне каким-то пластырем, — было бы сказано, было бы велено… Среда так среда… Тоже не самый худший день… Авось.

Блуждая в вязком, сумрачном сне, капитан Зайцев долго не мог понять, что происходит, — какой-то грохот, визг, дребезжание… И пока маялся, задыхался и пытался во сне спасти непутевую свою жизнь, рука его тем временем безошибочно нащупала в темноте телефонную трубку.

— Да, — сказал Зайцев еще во сне. — Слушаю, — произнес он, уже проснувшись, наяву, можно сказать.

— Записывай, капитан… Или запоминай… — прозвучал насмешливый голос — в пять утра все голоса кажутся насмешливыми. — Улица Петровская… Дом семь. Второй подъезд. Мы уже здесь, подъезжай.

— Квартира? — напомнил Зайцев.

— Обойдешься, — на этот раз насмешливый голос еще и хихикнул. — Не понадобится тебе квартира.

— А машина…

— Стоит у твоего подъезда.

Так начиналось это утро, так начиналась неделя, полная нервотрепки, допросов, полная разочарований и счастливых находок. Все было на этой неделе, как обычно и случается в нашей жизни, суматошной и бестолковой. А бывает ли другая жизнь? Ох, сомневаюсь… Если и бывает, то это уже не жизнь, это уже что-то другое, может быть, более высокое и достойное, а скорее всего, нечто еще суматошнее и бестолковее.

Приехал Зайцев на место преступления, приехал. Не дожидаясь полной остановки «газика», выпрыгнул на дорожку, бросил за собой жидковатую дверцу и, не застегивая плаща, решительными шагами направился к подъезду — дверь была распахнута и подперта двумя кирпичами, чтоб не срабатывал без надобности кодовый замок. За этой дверью была еще одна — тоже с кодовым замком и тоже подпертая кирпичами.

Едва Зайцев вошел в подъезд, на него дохнуло резким запахом гари.

— Пожар? — спросил он у подошедшего оперативника.

— Хуже… Труп. Еще тепленький. Только это… Не потому что свеженький, а потому что горел.

— Как горел? — не понял Зайцев.

— Синим пламенем.

— Почему синим?

— Да ладно, капитан… — оперативник устало махнул рукой. — Может, и не синим, а зеленым… Но горел хорошо. Поднимись, посмотри… Он на площадке второго этажа.

Зайцев поднимался медленно, словно заранее готовясь к тому зрелищу, которое его ожидало. Но то, что он увидел… Тлеющая одежда, спекшиеся на голове волосы, черные, обгорелые пальцы, а о лице лучше вообще не говорить. Мужчина лежал поперек площадки, протянув руки к одной из квартир. Вдоль стальной двери сверху вниз тянулись черные полосы от обгорелых пальцев. Несчастный, видимо, стучался в дверь, надеясь, что ему помогут. Но, похоже, ему не открыли. Не принято сейчас открывать двери, когда на площадке стреляют, режут, насилуют. Когда горят заживо, тоже, видимо, не принято.