Как море подарило нам брата
Шрифт:
— А где же второй рог? — спросила тётя Муся.
— А зачем тебе рог? — обиделся чужой. — Тебе молоко нужно или что?
— Молоко, молоко! — кивнула тётя Муся и потянула козу за верёвку: — Ну, дети, теперь для вас будет всегда молоко!
Но получить молоко у козы было не так-то просто: она не давалась доиться, брыкалась, блеяла ужасным голосом, наконец, оборвала верёвку и опрокинула ведро с водой на костёр.
Огонь зашипел, погас, а спичек у тёти Муси больше не было.
— Как же я вам мамалыгу сварю? — чуть не плакала тётя Муся.
Я тоже не знала, что делать с козой.
— Смотри, забодает тебя, — пугала её тётя Муся.
Но Мика не боялась и кормила.
Тогда тётя Муся вспомнила, что у неё где-то припрятана соль и с прошлой недели осталась корочка хлеба. Она посолила корочку крупной чёрной солью — почему-то эта соль называется каменной — и дала козе. Если бы мне дали такую корочку, я бы тоже подобрела, а коза нет. Она всё брыкалась и бодалась. Тогда тётя Муся нарвала ей листьев акации, мы принесли охапку самой молодой травы — и коза, наконец-то, стала смирной. Тётя Муся присела перед ней на корточки и стала доить. Густое, белое молоко длинными струйками, как дождь, било в стенки солдатского котелка — джвик, джвик!
Первый раз в жизни мы с Микой пили козье молоко! И хотя оно пахло шерстью козы — всё равно молоко было очень вкусное.
Мы выпили по большой чашке молока и легли спать. Мике надо было спать днём, потому что она маленькая, а я спала с ней за компанию.
Чем угостить фронтовика
Мы проспали весь вечер и всю ночь — до следующего утра. А когда проснулись, мама уже пришла после ночного дежурства. Она была бледная-бледная, но радостная.
— Смотрите, что я вам принесла!
Мама показала маленькую круглую бутылочку. В ней было что-то жёлтое, прозрачное.
Мика не знала, что это такое, а я знала:
— Рыбий жир!
— Ну, теперь вы у меня окрепнете! — весело сказала мама.
И в это время кто-то чихнул: «Бэ-хлёп!» Дядя Сидора? Но почему он встал так рано, почему чихает в подвале, у нас под полом?
— Это не дядя Сидора, — сказала Мика. — Это коза. Ты забыла?
Я вспомнила, и мы побежали рвать козе траву.
В тот день к нам пришёл папин товарищ. Звали его Ваня. Он был моряк, носил синюю блузу с большим воротником и брюки-клёш. Он приплыл к нам на подводной лодке, но как мы ни смотрели с балкона на море, не могли её увидеть — наверное, потому, что она была под водой.
Ваня подарил нам с Микой по куску сахара. Твёрдый, синий — какой это был сладкий сахар! Ещё он подарил большой воротник — голубой с полосками, такой, как у него самого, только поновее, и сказал маме:
— Разрежь и сшей своим дочкам. Пусть будут морячками.
Мама благодарила Ваню.
— Чем же мне
— Рыбьим жиром! — закричала я. Ведь это была единственная вкусная вещь у нас в доме.
Все засмеялись, наверное, потому, что «р» у меня опять плохо получилось.
Майский жук
У мамы была подруга. Звали её Алиса. Она была эстонка и жила со своими сыновьями за городом, в горах.
Село, где они жили, так и называлось — Эстонка.
Муж тёти Алисы тоже был на войне. Наша мама встретила в госпитале солдата, который воевал вместе с мужем тёти Алисы и знал его. Мама пошла в Эстонку рассказать Алисе, что в госпитале лежит человек, который видел её мужа. Пошла, потому что ехать было не на чем — все машины были на фронте.
Мы не хотели пускать маму одну, мы хотели, чтобы она и нас взяла с собой, но она не взяла.
— Это далеко, и вы устанете. Лучше я, когда буду идти через лес, поймаю вам зайчика, — сказала мама на прощание. — Не скучайте!
Мика поверила маме, а я нет. Я хотела повидать сыновей тёти Алисы — Алика и Вальди. Рассказать им о нашей козе, о дяде Ване, о том, что мама нам с Микой сшила из своей старой юбки и рубашки морскую форму: синие юбочки и блузы-матроски с голубым воротником.
Но мама ушла, а мы остались.
Правда, скучать нам было некогда: надо было кормить козу, собирать ветки для костра, шить куклам матроски. У мамы остались лоскутки, и она на двоих дала одну иголку — единственную в доме — тонкую, острую, с золотым ушком. В это маленькое ушко так трудно было вдевать толстую нитку, она всё время лезла куда-то в сторону.
Я не давала Мике иголку — боялась, что она уколется. А Мика и не просила. Она ловила жуков, что залетали к нам на балкон.
Балкон у нас открытый, весь заплетённый глицинией. Глициния цветёт и осыпается. Мама говорит: «Как сугроб снега», но мы никогда не видели столько снега, сколько падало лепестков.
Зимой в Сухуми полетают-полетают снежинки, а как на землю сядут, так и растают. Вот какая тёплая зима!
А весна началась давным-давно — ещё в феврале. И от глицинии не было спасения! Все жуки и бабочки со всех садов слетелись к нам на голубую глицинию. И когда мы с Микой вот так сидели на балконе и шили — шила я, а она кромсала ножницами остатки лоскутов, — залетел к нам большой майский жук.
— Майский жук, майский жук! — закричала Мика и стала его ловить.
— Смотри, укусит, — сказала я, — но Мика ничего не боялась.
Тётя Муся позвала меня подложить щепок в костёр. Я оставила на столе иголку с ниткой и побежала собирать щепки. Прихожу, а иголки на столе нет.
— Где иголка с золотым ушком? — спросила я Мику.
— Нету! — говорит она и разводит руками.
— Как нету?
— Улетела!
— Как так улетела? Что ты глупости болтаешь?
— Не болтаю! Я поймала жука, проколола иголкой, а он с ней и улетел.