Как натаскать вашу собаку по философии и разложить по полочкам основные идеи и понятия этой науки
Шрифт:
– Кладбище ближе, но Хэмпстед-Хит менее…
– Отвратителен?
Я кивнул.
– Значит, в Хэмпстед-Хит.
Парк Хэмпстед-Хит находится в двадцати минутах ходьбы, и путь пролегает через улицы, где живут олигархи и управляющие хеджевых фондов. В отличие от большинства открытых пространств Лондона, Хэмпстед-Хит выглядит как парк без планировки, неухоженным, непредсказуемым. Только что ты находился в пригороде, а в следующий момент оказался в дебрях. Ну хорошо, не совсем в дебрях, но можно долго идти и не увидеть и не услышать ни одного человека. Но, возможно, такой переход не столь драматичен,
Стоики – одна из философских школ, которая процветала в Афинах в III веке до н. э. Затем они «покорили» Рим, и среди величайших философов-стоиков был император Марк Аврелий. Мы еще поговорим о стоиках более подробно, а пока дадим общую картину: ключевым пунктом их учения было представление о том, что каждый философ должен стремиться стать непогрешимым, человеком, который полностью осознает связанность элементов физического мира, видит необходимость во всем и способен ответить на любой мыслимый вопрос. Например, такой: сколько зерен песка образуют кучу? (Этот вопрос известен как парадокс «Сорит» (от греч. ????? – «куча».)
Очевидно, мы все узнаем кучу песка, когда ее увидим, мы также знаем, что три зернышка песка не равны куче. Поэтому должен быть момент, когда при добавлении одного зернышка песка не-куча превращается в кучу. Но как одна-единственная песчинка может настолько все менять? Та же проблема применима к лысеющим мужчинам. Пышная шевелюра постепенно редеет до тех пор, пока человек не становится бесспорно лысым. Но когда он становится лысым? И в этом случае единственный волос должен означать такой переход, и все же: как отличить лысого от нелысого по такому тонкому… волосу?
А в школе вариант парадокса «Сорит» стал для меня введением в мир спекуляций. Здоровенный парень-хулиган подходил ко мне на школьном дворе, хватал за руку и требовал ответить на вопрос: «Ты бы поцеловал Хильду за фунт?»
Хильда – это старая, раздражительная женщина с кривыми зубами, которая подавала обед в школе, черпаком накладывая в тарелку месиво из восстановленного концентрата и коричневой мясной кашицы.
– Нет, – говорил я.
– Тогда ради чего ты поцеловал бы Хильду?
– Ничего!
– Ха, ты бы поцеловал Хильду за ничего!
И вскоре весь школьный двор начинал кричать не только что я поцеловал бы Хильду просто так, но и что я люблю ее и хочу на ней жениться.
Вообще-то, это не совсем парадокс. Парадокс проявился бы потом, когда вы стали бы обдумывать вопрос. Поцеловал бы я Хильду, скажем, за десять миллионов фунтов? Вероятно, я сказал бы: «Да». Так что на какой-то цифре между одним фунтом и десятью миллионами я бы согласился поцеловать Хильду. А это отправляет нас к началу: всего один фунт решит дело – целовать или не целовать Хильду. Поэтому, по сути, вы всегда поцеловали бы Хильду за один фунт.
Мы еще вернемся к Хильде, точнее к Хрисиппу и его куче песка, но позже.
А сейчас мы уже преодолели промежуточное пространство и бесспорно собирались поцеловать Хильду, то есть пришли в Хэмпстед-Хит. В это время года он особенно красив, когда листья пылают на древних дубах и ясенях,
Только я собрался спустить Монти с поводка, как увидел, кто приближается, и застонал. Это был мопс, а может быть, французский бульдог – я не отличаю друг от друга собак, которые выглядят так, будто врезались в стеклянную дверь, с их выпученными глазами и пастью, как у гуппи. Монти терпеть не может мопсов. Я так и не понял, связано ли это неодобрение с эстетическими, моральными или политическими мотивами, но, завидев мопса, Монти начинает бросаться, натягивая поводок и ошейник изо всех сил, как хаски, который тащит перегруженные санки. В такие моменты я иногда притворялся, что Монти, который почти ничего не весит, тащит меня, совершенно беспомощного, по улицам.
Итак, Монти вошел в образ хищного волка, и мопсу пришлось отступить. При этом обе собаки знали, что им вряд ли удастся затеять настоящую драку, поскольку обе были на поводках. Такого рода противостояние похоже на то, что у людей называется «обмен толчками»: скорее притворство, чем настоящая злоба.
– Плохая собака, – огрызнулся я на Монти, безуспешно дернув поводок. А затем с раболепием обратился к владельцу мопса:
– Мне так жаль!
Хозяином мопса был аккуратно одетый мужчина, который двигался маленькими шагами, точно совпадавшими с походкой его собаки.
– На самом деле он никогда не укусит первым или что-то подобное, это всего лишь напоказ, – продолжил я.
Мужчина ничего не ответил и пошел дальше, задрав нос.
– Хорошо бы ты этого не делал, – прошипел я Монти.
Он невинно посмотрел на меня, как будто я оторвал его от размышлений о красоте бабочки или розы.
– Это собачье дело. Так мы себя ведем.
– Не все собаки.
– Конечно, может, тебе и попалось несколько таких, которые испугались или подлизывались. Но втайне мы все хотим делать это. Все равно, эти мопсы…
Когда этот мопс благополучно оказался вне пределов досягаемости, я спустил Монти с поводка. Он потрусил вниз по тропинке, петлявшей среди деревьев, принюхиваясь и периодически поднимая лапу, чтобы оставить свою метку. А потом он замер, как ребенок, изображающий шаги бабушки. Через секунду или две я увидел почему. Это был огромный черный ротвейлер, которого мы уже пару раз встречали в этом парке. Он был размером с маленькую лошадь. Хотя ротвейлер никогда не демонстрировал каких-нибудь явных признаков агрессии, он порождал страх в трусливой душе Монти. И, если честно, в моей тоже. Монти сделал пару ложных выпадов в сторону ротвейлера, рыча и лая. Ротвейлер молча терпел с минуту или около того, а потом оглушительно гавкнул, и Монти помчался ко мне через подлесок. Подпрыгивая, он стал царапать передними лапами мои колени:
– Возьми меня на ручки, возьми, возьми, возьми!!!
– Но ты же весь грязный!
Однако Монти был в таком отчаянии, что я все равно взял его на руки.
Ротвейлер неспешным шагом удалился, как какое-нибудь безобидное травоядное животное эпохи палеолита. Возможно, если бы он считал Монти большей угрозой, то очнулся бы от спячки и съел бы его. Я опустил Монти на землю, и он стал рычать и лаять вслед уходящему врагу.
– Я бы ему задал. Этот чувак напрашивался на серьезные неприятности.