Как выяснилось позже, чувства Сэлли к Спайку Моррису были глубже простой озабоченности его состоянием. Вопреки всем трудностям эти двое сошлись.
Если такой поворот и стал сюрпризом для Эндрю, то к переменам в поведении сестры он оказался абсолютно не готов. Перемены эти случились мгновенно. Как будто Спайк повозился с каким-то нагнетательным клапаном и вся злость Сэлли, обнаружив выход, покинула ее. В школе они были неразлучны, носились туда-сюда, взявшись за руки, и их длинные волосы струились на ветру. Словно сошедшие с гор великодушные великаны, они раздавали «косячки» мельтешащим у них под ногами тинейджерам. У Сэлли начал меняться голос, трансформировавшийся в конце концов в неторопливую, монотонную тянучку. Она не только стала разговаривать с Эндрю, но и приглашала его прогуляться вечером с
ней и Спайком. Признавать предшествовавшую жестокую практику террора Сэлли не желала, но, позволяя брату проводить с ними время, смотреть фильмы и слушать пластинки, как бы старалась загладить вину.
Поначалу Эндрю, как и почти все мальчишки в школе, думал, что все это – некий изощренный маневр, психотическая, с дальним прицелом, тактика, что Сэлли нарочно заманивает Спайка в пабы и приглашает смотреть ужастики на битых кассетах, чтобы неминуемое побивание получилось неожиданным и еще более брутальным. Но ничего такого не случилось. Спайк смягчил ее сердце любовью. И еще «травкой». Вспышки злости случались, только доставалось обычно матери, чью апатию и безразличие Сэлли принимала за леность. Но теперь за невыдержанностью всегда следовали извинения, причем добровольные.