Как правильно ошибаться. Большая книга мануалов
Шрифт:
Одиночки – это совсем про другое.
Чтобы ощущать себя одиночкой, совершенно не обязательно избавляться от друзей и вырезать под корень семью. Нужно лишь сохранить с подросткового периода обрыв над морем внутри себя, а на плечах – чёрный плащ, и не тот, что «ужас на крыльях ночи», а байронический. Плащ, в который можно завернуться и стоять на ветру на своей внутренней скале, там, где холодно и куда никому не долезть даже в обвязке, с кошками и ледорубом Для такого человека нет никакого «мы», он решает только за себя, ориентируясь на собственные обстоятельства, не принимая в расчёт ни нужду ближнего, ни его помощь. Потому что они ближние,
При этом, понятное дело, семейные и прочие связи никто не отменял, но они всегда слабей того ветра, который закручивается у него внутри.
Одиночка – тот самый мужчина, который говорит: «У меня родился сын» и не упоминает о его матери; та женщина, рассказывающая после поездки «я ходила» и «я видела» – даже если это было свадебное путешествие. Человек, неважно какого пола, который удивляется, когда после нескольких лет плотного общения слышит о себе из уст знакомого: «Это мой друг», – как друг? уже? мы же всего лишь встречаемся, разговариваем, ходим друг к другу в гости… и всего четыре года… Тот, кто не совсем уверен: «Если мы уже полгода трахаемся раз в неделю, можно ли сказать, что у нас отношения?»
Но далеко не всегда трагический одиночка в кругу семьи и друзей обычный эгоист.
Как при большом волевом усилии одинокий человек может поумерить проявления своей индивидуальности в быту, чтобы стать более комфортным для любимого существа, так и одиночка способен обуздать байронические порывы и держать в уме наличие ближних. То есть первая реакция у него всё равно будет про «я», но потом он может сделать усилие и подумать про «мы». Если захочет. И если сможет.
Потому что происходящее с ним – это не обязательно пустые подростковые горевания, ему действительно тесно и душно там, где другим тепло и счастливо.
Я, честно, не очень понимаю, откуда сгусток сиротства внутри у благополучных в целом людей, что с этим делать и надо ли.
Когда я выложила в блоге запись про комодского варана, кто-то написал, что «личное пространство» – надуманное явление, происходящее от недостатка любви. Меня, помнится, затошнило от ужаса. Я вдруг представила такого человека, уверенного в правах любви, рядом с одиночкой. Таскающегося по пятам, заглядывающего в глаза, требующего отчёта о каждой мысли, промелькнувшей на лице, и о каждом чувстве. Уж извините мне гадливое шипение причастий – был напуган.
Слишком живо вообразила ад, который легко устраивается на ровном месте и от добрых побуждений.
Поэтому, пожалуйста, когда человек говорит вам: «Я очень одинок», не принимайте это как руководство к немедленному спасению. Уточните, он жалуется или хвастает? Перед вами одинокая душа, тоскующая о паре, или тот, кто лишь констатирует своё внутреннее состояние? В конце концов, там, на скале и в плаще, не всегда плохо. Свежо, отличный вид, иногда волны до неба, а иногда бриз и барашки.
Не спешите звонить 911, вдруг он не «слезть не может», а просто там живёт.
Пока писала, придумала майку с надписью «Я 1ok!». Я одинок, и у меня всё о’кей.
Тот, кто никогда не полюбит
Уезжала к маме, и на вокзальной платформе опять случился со мной мерзкий приступ того, что я называю эмпатией. На самом деле это не имеет особого отношения к состраданию, просто я вдруг на короткое неприятное мгновение оказываюсь в чужой шкуре и внезапно «всё понимаю» – причём
В этот раз меня накрыло волной сразу от двоих. Мужчина, по грубому седому затылку судя, под пятьдесят, быстро и крепко целовал женщину. Такие поцелуи в дурных книгах называют исступлёнными – то есть «он покрывал её лицо исступлёнными поцелуями», пишут обычно и тем ограничиваются. На самом деле в них было ещё кое-что – страх, переходящий в агрессию. Он действительно целовал её куда попало, в щёки, в губы, в глаза, и она только коротко поворачивала голову, чтобы не угодил в нос, – в нос неприятно. Я видела подавленное раздражение в том, как она напрягает шею и чуть отстраняет лицо – некрасивое, но достаточно молодое, для него – слишком молодое, слегка за тридцать. Разницы между ними лет шестнадцать-семнадцать, то есть не фатально, только вот мужчину эти годы уничтожали. Он был крепкий и многое мог сделать с ней – трахнуть, довести до оргазма или до слёз, обидеть, обрадовать, удивить. Он не мог только одного – прожить с ней её долгую женскую жизнь, пробыть рядом следующую четверть века, оставаясь в силе и чувствуя свою власть над ней. И он уже начинал ненавидеть её хмурое лицо, короткие русые волосы, тело – обычное, неизящное, но такое молодое. Это бросалось в глаза, точно так же, как её нарастающее раздражение. Он её всё время ненароком обижал, чуть чаще и чуть сильней, чем это бывает случайно, по незлому мужскому недосмотру. Срывалось словечко, срывалась рука, забывались мелкие обещания. Ей стало казаться, что он как-то толкается, – подругам она попросту говорила «гнобит» или «докапывается», – всё вроде пустяки и вроде по любви, но ей стало с ним неудобно.
Собственно, только это я и успела увидеть. Могла бы придумать историю с диалогами, что он женат, а её сыну девять, но мне неинтересно настилать ватные банальности поверх тоски, которая окружала эту пару.
А потом я сидела у мамы и рассматривала её бледное лицо и зелёные глаза, подсвеченные боковым солнцем Она у меня красивая, несмотря ни на что, за счёт тонких черт, белой кожи, лёгкого румянца и светлого взгляда – почему-то это всё никуда не девается и не грубеет от возраста.
Мне нечем её развлечь, моя жизнь бедна романтическими событиями и страстями, и я рассказываю ей о подругах:
– Ленка столько работает, а от мужа никакой поддержки, деньги нормальные ему не даются.
– Он любит её хоть?
– А как же, стала бы она с ним иначе жить, – любит, да. Бывает, она телевизор смотрит, и пить ей захочется, а стакан с минералкой в двух шагах. Скажет ему: «Саш, дай водички», и он тут же вскакивает и несёт.
– Хороший какой!
– Да только Ленка говорит: «Я бы лучше встала». Официанта дешевле нанять. Он же полгода без работы, вся забота в мелочах и на словах, а она как лошадь, ты бы видела, устаёт до полусмерти, на ней все расходы.
– Ой, девки, не цените вы любовь… Зато твой-то молодец какой.
– Мой молодец, мама.
Какого-то чёрта я не выдерживаю и делаю то, чего не позволяла себе уже много лет, с предыдущего, наверное, брака, – зачем-то рассказываю ей, как у меня действительно обстоят дела…
– …он меня очень сильно разозлил, мама, – заканчиваю я монолог, отчётливо понимая, что каждое слово было лишним, – ладно – не помог, но зачем же скандал этот из-за ерунды? В самый трудный момент.
– Деточка, но ведь он не пьёт? И нету никого?