Как работает йога. Исцеление и самоисцеление с помощью йога-сутры
Шрифт:
Темнолицый страж отступил в сторону и указал на крыльцо своей палкой.
— Пошла, — прорычал он.
Я подобрала юбку, перешагивая через грязь на пороге, и открыла дверь внутрь.
— Сядь, — сказал он, указывая на узенькую скамеечку у стены, а сам направился к двери, которая была напротив скамейки, и я услышала, как он обращается к кому-то вполголоса.
Я оглядела эту утлую жандармерию, на деле — тюрьму, поскольку теперь я уже с точностью могла сказать, что так оно и было. Я находилась в довольно большом зале; задняя часть помещения была разгорожена все тем же глиняным кирпичом натри
Передняя часть каждой камеры была открыта для обозрения, зарешеченная бамбуковыми шестами от пола до потолка, с такой же дверью. Две камеры пустовали, а в крайней правой виднелась чья-то фигура, лежащая на полу лицом вниз.
У стены напротив меня находилась склад старых ржавых мечей и пик, закрытых на здоровенный деревянный засов. Настоящее оружие — нешуточная сила, которой этот город, вероятно, никогда не видывал. Еще две маленькие комнатки как раз за моей спиной — вот и вся тюрьма. Я вернулась взглядом к кучам грязи на полу.
Стражник вернулся.
— Пошли, — сказал он, указывая на сей раз на дверь за своей спиной. Я вошла с тяжелым чувством, прижимая Вечного к груди.
— Садись, — промолвил мой страж и ткнул в травяной коврик на полу, — комендант желает поговорить с тобой. Ну, погоди, — и он ушел, закрыв за собой дверь.
Я села и взглянула на коменданта. Он сидел в дальнем углу комнаты на коврике с подушками, перед ним стоял низенький столик, заваленный бумагами. Казалось, комендант с головой был погружен в свои записи, помечая что-то в бумагах бамбуковым пером. Но я уже была достаточно осведомлена об этом маленьком бюрократическом трюке. Он вынудит меня ждать до тех пор, пока не будет убежден, что мне предельно неуютно, прежде чем даже дать мне понять, что он знает о моем присутствии. Так он давал мне понять, что я нахожусь в положении, недостойном никакого внимания.
Одним словом, я принялась разглядывать комнату и самого коменданта. Его окружал жуткий беспорядок в виде свитков бумаг, укрытых слоем бурой пыли. Единственным источником света в комнате служило крошечное оконце напротив двери, и теперь вечернее солнце заливало его и его бумажки.
На вид ему было лет тридцать пять, карьерист, слуга народа средних лет. Мне подумалось, что когда-то он, вероятно, был даже красив: густые черные волосы в легких завитках, но теперь припорошенные сединой — ранней сединой, как мне показалось. Когда он поглядывал с сторону, чтобы сверить что-то в каком-то списке, я заметила, что он слегка кривится — обратив внимание на его сутулые плечи, я предположила, что у него неладно со спиной из-за всех этих лет конторской работы и сидения, скрючившись над бумагами. Лицо его было исполнено силы и даже некого благородства, но теперь оно было исчерчено линиями, рожденными болью, пролегшими между бровей и пересекающими уголки рта. Скулы припухли, а под глазами виднелись мешки — похоже, он плохо спал из-за болей в спине, и не только в ней. Что-то было у него и на сердце. И, чтобы не выглядеть слишком уж вызывающе, я потупила глаза и стала ждать, как подобало женщине в наше время.
В конце концов он отложил перо, закрыл чернильницу и поднял на меня глаза — твердый взгляд, полагающийся начальнику.
— Пристав утверждает, что я должен тратить время, задавая вопросы
Я взглянула ему в лицо. Оно не было недобрым, но было явственно помечено болью, и посему я решила вести себя смирно. Повисло молчание, и на миг я почувствовала, что он готов меня отпустить. Я бросила взгляд на дверь, и он словно помедлил, но когда я вновь посмотрела на него, он уже пристально изучал мое лицо, будто я могла бы быть кем-то, кого он знал. Потом он опустил глаза на мгновение, а потом решительно упер ладонь в свой столик.
— Подойди ближе. Покажи книгу.
Я приблизилась к нему, вынула книгу из сумки и положила перед ним.
Я было собралась открыть ее, но он опередил меня, и вот уже его сильные красивые руки легко и быстро развернули книгу. Он явно умел обращаться с книгами.
— Пристав был прав, — кивнул он, — Она очень старая, буквы нацарапаны на пальмовых листах.
Я кивнула, и сердце мое екнуло.
— Как к тебе попала эта книга? — спросил он, глядя испытующе мне в лицо.
— Ее дал мне мой Учитель.
— Учитель? Какой еще Учитель?
— Тот, сударь, — сказала я, помедлив, понимая, что сейчас с легкостью
могу попасть в переделку, — тот, который… учил меня по ней.
— Учил по ней?
— Да, сударь.
— Тебя, девчонку? Сколько тебе лет?
— Семнадцать, сударь.
— И ты… ты изучала такую вот книгу?
— Да, — ответила я, поднимая голову с оттенком гордости, как сделала бы моя бабушка.
— Где?
— Дома, в Тибете.
— И Учитель твой оттуда?
— Да, сударь… или…
— Что «или»?
— Был оттуда.
— Он мертв?
— Мой Учитель… — как мог он понять это? — Мой Учитель… ушел.
— Ушел? — он уставился на меня настороженно, ощущая мое замешательство.
— Да, сударь, — сказала я нерешительно, начиная не на шутку беспокоиться.
— Отчего же ты пришла в Индию?
— Я направляюсь к Ганге, в Варанаси, чтобы продолжить обучение.
— Обучение? Ты, девчонка? У кого ты собираешься учиться?
— С Учителем, — ответила я жалобно.
— С каким Учителем? Как его имя?
— Я не знаю…
— Не знаешь? Как же ты его найдешь?
Или ее? Я задумалась, но смогла лишь покачать головой. Он вновь изучал мое лицо.
— Сколько ты уже в пути?
Я уставилась в потолок, пересчитывая месяцы.
— Год, сударь. Почти точно год.
— И что же по этому поводу думает твой муж?
— У меня… у меня нет мужа, сударь.
— Допустим. А отец?
— Отец… отец знает, что я в Индии.
— Знает, но одобряет ли? — он скривился, и все что мне оставалось, это потупиться.
Комендант вздохнул и прошелся пальцем по названию книги. Я заметила, как шевельнулись его губы, проговаривая написанные на санскрите, родном мне языке, слова. Он мог их прочесть, насколько я могла судить, но с большим трудом — только буквы.
— Тут написано «Йога Сутра», — промолвил он, — Мать всех учений по йоге.
Я кивнула.
— И ты изучила эту книгу? Хорошо ее знаешь?
Я снова кивнула.
Он внезапно выпрямился, и я снова заметила, как он скривился от боли, настолько привычный к этому, что сам он едва ли заметил свою гримасу.