Как спасти свою жизнь
Шрифт:
— Я ничего не вижу, — вдруг заявила она, глядя в одну из своих первых книг. — Буквы расплываются перед глазами! Ты только представь себе: столько лет я добивалась этой записи, этой пластинки, этой жалкой подачки «Бардика», а теперь ничего не вижу! Как Гомер! Вот она, успехобоязнь! Все мои аналитики были убеждены, что у меня комплекс неудачника.
Ее голос звучал глухо, но резко. Это был голос сибиллы, голос дельфийского оракула. Те жевали лавровый лист, она пила «Столичную», что, в сущности, одно и то же. Чтобы воздействовать на подсознание.
— Знаешь, что мне нужно? — спросила она.
— Что?
— Увеличительное стекло. Как ты думаешь,
Было уже десять часов вечера, все закрыто. Я предложила выйти поискать дежурную аптеку, но она меня не пустила, а вместо этого позвонила и вызвала посыльного.
Пришел ясноглазый ирландец, на вид лет восемнадцати, с курчавыми волосами и сильным акцентом. И тут она начала беспардонно заигрывать с ним. Не согласится ли он сходить в дежурную аптеку и купить для нас увеличительное стекло, но только хорошее, большое, а не какую-нибудь там пластмассовую дрянь? И все в таком духе, будто это увеличительное стекло было только предлогом, а на самом деле она имела в виду нечто совсем иное. Он сразу подхватил игру, принял ее тон. В конце концов, он был ирландец и, судя по всему, любил поговорить. По блеску глаз в нем угадывался поэт, эдакий плейбой западного мира, всегда на первых ролях.
— Большое, основательное, — я вас правильно понял?
— Да, — отвечала Джинни со смехом, подразумевая стекло и в то же время кое-что другое, понимая прозрачность намека и притворяясь, будто не понимает, едва удерживаясь в рамках приличий, в восторге от своей мнимой гомеровской слепоты (ему она вовсе не казалась слепой), безмерно упиваясь собой и моментом.
— Я буду счастлив оказать вам такую услугу, мэм, но чуть позже, потому что сейчас я на службе и не могу отлучиться, — акцент усилился, намекая на чаевые.
— Ты правда обещаешь зайти попозже? — Джинни явно хотела его совратить.
— Я обещаю, — сказал мальчик, ирландец до мозга костей.
Я почувствовала, что попала в искривление времени и отброшена назад, в те времена, когда «Алгонквин» едва был открыт. И в Нью-Йорке еще не поселились ирландцы. Как будто все происходит в кино, где угодно, только не в реальной жизни. Джинни обладала удивительной способностью заставить человека почувствовать себя в другом измерении, как будто ты попал в какую-то легендарную эпоху, эпоху мифов, поэтов и хтонических божеств.
Ирландец поклонился и ушел, пообещав зайти позже — «с отличным, большим увеличительным стеклом».
Джинни заставила его повторить обещание шесть раз, сообщив ему, что она поэтесса и что ей нужно прочитать свои стихи; она хлопала глазами, безбожно кокетничала и цитировала собственные поэтические строки, пока, наконец, не уложила бедного парня на обе лопатки.
Когда он ушел, в нее снова вселился бес. Он обязательно забудет. Она не сможет прочесть ни слова. Она упустит такую драгоценную возможность записаться на пластинку. Она конченый человек. Пропала ее надежда попасть в «Бардик Рекордс».
— Как это мне не пришло в голову позвонить портье? — оживленно сказала я. — Безусловно, в гостинице должно быть увеличительное стекло.
— О! Ты столь же мудра, сколь прекрасна, — не так ли, Изадора? А? Драгоценная ты моя! — Она как-то по-дурацки долго и аффектированно благодарила меня за это вполне естественное и очевидное предложение.
Очень довольная собой, я села к телефону и позвонила портье. От водки я вконец опьянела, поэтому в голосе моем звучала какая-то пьяная напористость.
— «Алгонквин», — с пафосом начала я, — известен своей дружеской
— Скажи, Нобелевский лауреат, — подсказывала мне Джинни своим грубоватым голосом, — все равно они не поймут.
— Лауреат Нобелевской премии, — продолжала я, — ставшая легендой при жизни.
Джинни засмеялась своим необыкновенным гортанным смехом.
— И мы хотели бы узнать, нет ли у вас случайно увеличительного стекла: она, видите ли, не может найти очки, а ей сейчас выступать с чтением стихов… Да? Есть? Вы бы не могли прислать их нам наверх? Огромное вам спасибо… Номер шестьсот четырнадцать. Да. Большое спасибо. Спасибо вам большое.
Джинни была в восторге; она кружила по комнате в обнимку со своей получившей Пулицеровскую премию третьей книгой стихов, которая называлась «День дурака» (с эпиграфом: «Да, требуется огромное мужество, чтобы быть дураком»).
Прибыло одно увеличительное стекло, за ним последовало второе — которое принес ирландец, — мы все вместе выпили, а назавтра Джинни с успехом прочитала для «Бардика» свои стихи. И вот теперь появившаяся в продаже пластинка — это единственное, что осталось от нее.
Через пару дней после этого случая я пригласила Джинни на вечеринку, на которую она велела пригласить столько «симпатичных одиноких мужчин», сколько мне удастся отыскать.
Все вышло довольно весело, хотя и было подготовлено наспех: на следующий день я уезжала в Чикаго, на тот самый роковой для меня съезд книготорговцев. На вечеринках мы с Беннетом неплохо ладим между собой: гости заполняют вакуум, существующий между нами в другие дни. Еду заказали в китайском ресторане; были разные сорта сыра, много всяких вин. Присутствовала в основном литературная публика — пожалуй, лишь за исключением Холли, которая тогда впервые познакомилась с Джинни и пришла от нее в полный восторг, — но тот единственный «симпатичный одинокий мужчина», которого мне удалось отыскать, уехал один, не удосужившись пригласить Джинни с собой. Нельзя сказать, что она была некрасива. Дело, скорее, в том, что она постоянно находилась на грани нервного срыва и это слишком бросалось в глаза. А поскольку этот парень и сам был слегка не в себе, то ему, конечно, не хотелось связываться с женщиной, над которой тяготел такой груз забот и проблем. Пожалуй, впервые в жизни он проявил подобную разборчивость: обе его бывшие жены были психопатками и алкоголичками.
Я никогда не видела Джинни такой, как в тот вечер. Она была, если можно так выразиться, раскалена добела. Сидя посреди комнаты на стуле (в то время как все мы расположились в креслах), она с легкостью и изяществом парировала вопросы, которые градом сыпались на нее из уст восхищенных и влюбленных поклонников.
Все приглашенные были страстными почитателями ее таланта и хотели побольше узнать о ее работе, жизни и творчестве. Она проявила большое терпение по отношению к ним. И ко мне. Рано утром я должна была уезжать и страшно волновалась, как пройдет полет, как я буду выглядеть, смогу ли противостоять одиночеству гостиничного номера, встретившись с ним лицом к лицу. Вообще-то я обладаю удивительной способностью держаться абсолютно спокойно на публике, перед телекамерой, перед журналистами. Страдания и муки приходят позднее — в гостинице, в самолете. Я пытаюсь убедить друзей, что в глубине души обмираю от страха, но никто не верит мне, потому что внешне я всегда кажусь жизнерадостной и веселой.