Как спасти свою жизнь

Джонг Эрика

«Изадора, моя маленькая ржаная горбушечка, одна только мысль о тебе согревает мне душу. Пишу это и понимаю, что совсем не знаю тебя. Я просто знаком с тобой. Возвращайся скорей!

Всю неделю я был на грани срыва, я одинок, сбит с толку, преисполнен мировой скорби и тревоги за нас. Мне так хочется с тобою поговорить! У меня такое чувство, будто все эти годы я провел в одиночном заключении наедине со своими мыслями, но только успел выйти на волю, обрести родственную душу, как меня снова упрятали в тюрьму. Прервали на полуслове. И еще мне хочется заняться любовью, интересно, как тебе это понравится, — ведь мы так по-настоящему

и не переспали.

Сейчас я удовлетворяюсь исключительно пластиковыми куклами от «Плейбоя», — они словно созданы для меня. Вот они, дихотомия любимой и любовницы. Понимаешь, ты первая женщина, которая оказалась сообразительнее меня и не вела себя, как последняя идиотка. Эти факты еще не стали достоянием общественности, но тебе я скажу, что, несмотря на феминистское движение, женщины при виде пениса тупеют прямо на глазах. Даже самые знающие и уравновешенные из них. Наверное, введение головки полового члена в рот повреждает какую-то цепь нейронов… Мне кажется, что настоящие, полноценные взаимоотношения, которые стоят затраченной на них нервной энергии, возможны лишь между равными. Все это ужасно! Внушенные мне в детстве жизненные принципы навсегда отложились у меня в сером веществе…

Я уже писал, что ты осчастливила меня? Вчера я весь вечер думал только о тебе. Я люблю твои волосы, особенно как они падают на лоб. У тебя такой напряженный, счастливый, грустный и обеспокоенный взгляд. В нем — вся ты. Я смотрю на фотографию, — ту, где у тебя длинные волосы и безумные, как у Офелии, глаза, и чувствую, как к горлу подступает ком и наворачиваются слезы. Я томлюсь (раньше я и понятия не имел, что это значит), но теперь я действительно томлюсь…»

В пачке было двенадцать, а может, даже пятнадцать писем. Они были про нас, про мои стихи, про Кастанеду, Диккенса, киношки; в одном письме Джош рассуждал о гамбургере как символе американской мечты, в другом — об идиотосфере, в третьем — о моем сценарии, который я оставила ему, чтобы он на досуге прочел, и во всех — его беспокойство обо мне, его нежность, его желание быть вместе — всегда.

Я вновь набрала номер. Во мне боролись противоречивые чувства: радость, что я нашла письма, досада на себя за то, что сомневалась в нем, негодование на Розанну — зачем она спрятала их от меня. Я была потрясена ее поступком и не знала, что думать: может, она хотела, чтобы я сама их в конце концов обнаружила?

Наконец Голливуд ответил.

— Алло! — искаженный телефоном голос Джоша звучал непривычно и оттого смешно. Стоило мне услышать его, как я поняла, что безумно его люблю.

— Джош! Это твоя старушка Изадора!

— Крошка! — в трубке раздался звук поцелуя, легко преодолевший трехтысячемильное пространство. — Я люблютебя!

— Господи! Я тоже тебя люблю! И я так скучаю по тебе. О Господи! — Мне вдруг стало стыдно за себя, что я несу такой вздор. Ведь решается моя судьба, судьба самой удивительной на светелюбви, а я лезу со своими глупостями. Но телефон — это такое идиотское изобретение, разве по нему по-человечески поговоришь? Он только разделяет влюбленных, вместо того, чтобы соединять. Вытягиваешь губы для поцелуя, но вместо любимого лица утыкаешься в черный пластик.

— Почему ты перестала писать? Мне так нравятсятвои стихи про любовь. И так приятно, что они посвящены мне, — просто даже не верится.

— Я до сегодняшнего дня не получала твоих

писем. Представляешь, оказывается, Розанна прятала их.

— Она прятала? Боже, какая чушь! Но разве Беннетне передал, что я звонил? Я звонил тебе домой около часа назад, и думал, что ты поэтому звонишь.

— Нет, я сейчас у Розанны. Я обнаружила письма по чистой случайности… странно, да? — Мне почему-то не хотелось говорить о том, что здесь только что происходило, тем более по телефону. Лучше уж я расскажу обо всем тогда, когда мы останемся с ним наедине и я смогу правильно расставить акценты, и мы вместе посмеемся.

— Я должнатебя увидеть, — сказала я.

— Когда? Может быть, ты приедешь ко мне? Или лучше мне прилететь в Нью-Йорк? Я не в силах больше сносить разлуку. Это бессмысленно и глупо, в конце концов.

— Конечно, приезжай, но где же мы будем жить?

— Слушай, а почему бы Бритт снова не привезти тебя сюда?

— Я ненавижуБритт. Она здорово меня наколола, и я собираюсь подать на нее в суд, а не разъезжать с ней по курортам. Она в буквальном смысле слова украламой труд, а теперь обращается со мной, как с последним дерьмом. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Может быть, Розанна уступит нам свой дом в Аспене и мы сможем там вместе поработать…

— Неужели тебе захочется теперь принимать подачки от Розанны?

— Но я не знаю, куда ещемы могли бы поехать…

— Любимая моя! Приезжай ко мне. Поживем у меня, а если нам покажется тесно, подыщем еще что-нибудь…

— Я так тебя люблю!

— Так ты приедешь?

— Я что-нибудь придумаю, обещаю тебе. Завтра я еще позвоню.

Мы чмокнули друг друга по телефону и расстались с большой неохотой.

Крепко прижимая письма к груди, я на цыпочках прошла в спальню, которая почему-то напомнила мне Римскую империю времени упадка. Розанна, свернувшись калачиком, примостилась возле Кирстен, нежно сжимая в руке ее большие, чудесные сиськи. Роберт небрежно развалился на полу. Ганс, громко напевая, принимал душ. Трое в спальне были глухи ко всему. Я схватила одежду, сумку, туфли и пальто и тихо прошла в ванную. Письма я положила в сумку, предварительно аккуратно их свернув.

— Ты отличный парень! — сказала я Гансу, стоя в клубах пара.

— Что случилось?

— Только я набрала номер, как неведомые космические силы передали мне его письма!..

— Что? — переспросил он, высунувшись из-под душа.

— Я нашла письма, он любит меня, я говорила с ним и теперь собираюсь ехать к нему, а ты во всем оказался прав! — Я кинула одежду на пол, залезла в ванну и крепко обняла его, прямо под душем. — Ты просто молодец!

С минуту он не мог ничего понять, а потом озорно мне подмигнул.

— Так что ж, выходит, письма загадочным образом материализовались у Розанны в квартире? Из этого следует только одно, Холмс…

— Что именно, доктор Ватсон?

— Вам требуется принять ванну с мылом «Витабат», которое успокаивает нервы лучше любого психиатра!

— Сомнительные почести, — ответила я, — но я люблю чистоту. И мы начали мыть друг друга, гогоча, как полоумные.

— Мне бы следовало хорошенько обидеться на Розанну, — сказала я Гансу, когда мы вытирались, — но я так счастлива — ведь письма все-таки нашлись…