Как сражалась революция
Шрифт:
— Не сдавайся, ребята! Молодчики! Маленькие тоже нужны и фронту и революции.
— Товарищ командир, мы каждый день растем,— уверенно сообщает Зина Дмитриева.
Взрыв хохота всего отряда, и мир восстановлен под теплыми взглядами взрослых работниц. Сдвоенными рядами, стройно, как можно стройнее — «ногу, ногу, ребята, держите!» — маршируем к райкому партии.
Шагаем. Только бы нам, последним в отряде, не отстать.
Шагаем... под злобные взгляды обывателей.
Усталые, голодные, но сильные духом, приближаемся к райкому. Начинаются
— Идите-ка, ребята, идите.
— Ну куда идти?
— Хотите домой, хотите в райком молодежи. В общем, как хотите. Не дежурить же вам.
В райкоме нет уже никого. Кто в казармах, кто на обысках, кто где. «Домой! Да разве есть у нас, девушек-большевичек, в такие дни дом? В дни, когда Республика в опасности». И мы никуда не уходили. Оставались в райкоме. Объявляли себя дежурными. Дверь райкома беспрестанно открывалась и закрывалась, впуская новых людей. И люди эти были самые родные, самые близкие — большевики.
Шагаем дальше
Серьезнее становились занятия. Звание красных сестер давалось не легко. У многих из нас была очень маленькая школьная подготовка. Приходилось все брать с бою.
Кадровый состав сестер относился к нам с насмешками: дескать, какие же это сестры в три-то месяца? Это не «сестры милосердия», а «сестры смерти». Мы, стиснув зубы, молчали. А сами смотрели, смотрели, как они работают. Читали, переписывали мудреные названия с баночек. Аква-вода, натрикар-боникум — сода и т. д. Ходили и зубрили. Все хотели знать, ни одной операции не пропускали. Ведь партия, Союз молодежи не в госпиталях нас будут держать. Нас ждет фронт, походные лазареты в госпиталях. Это мы твердо знали.
За месяцы учебы мы заметно «выросли». Нас уже не называли маленькими, хотя мы по-прежнему маршировали в самых последних рядах.
— Работница, красная сестра должна уметь не только перевязывать раны, но и держать винтовку и хорошо знать ее. Это — правило. Понятно?
Мы кивали головами в знак согласия.
Итак, тир. Нам дали по винтовке. Не сказала бы, что они очень легкие. Таня Смирнова разве чуточку была побольше винтовки. Сказала я об этом вслух, а сама глазами себя с уровнем винтовки смерила и покраснела. Но Татьяна только улыбнулась, не съехидничала.
Я стреляла первая.
— Эй, кто там у цели! Отчаливай!
Кепка у меня была на затылке, а после выстрела очутилась на земле. Такая ужасная, до чертиков, боль зазудила в плече. «Ой, мама родная!» Я посмотрела на других. У Марии были перекошены губы. Таня почему-то терла ноги.
Пришла первая рота. Нам предложили пока отдохнуть. Мы не очень настаивали и даже постарались уйти. Шли помалкивали. При входе в райком Мишка Козлов вздумал в знак приветствия хлопнуть меня по больному плечу. Я взвыла. Мишка не ожидал такой встречи.
—
— И не надо.
Этот первый вечер стрельбы из винтовки кончился невесело.
Перед отправкой на фронт на медицинском осмотре, недели через две после стрельбы, у нас почти у всех правое плечо было еще в синяках. И потом, когда нам приходилось стрелять из винтовки уже на войне, мы, крепко помня уроки в Семеновском тире, сильнее прижимали винтовку к плечу.
«До свидания, Питер!»
Райком молодежи превращен в боевой штаб. Комсомольцы уходят на фронт. Торопливое прощание с товарищами. И опять тихо.
Фронт не за тысячи верст, не за сотни, не за десятки. Сам Петроград — это фронт, передовая позиция. Окопы в пяти километрах от центра города.
Наступает генерал Юденич. Все ближе и ближе подходит к самому городу революции. Много нас, девушек, пришло в райкомы отметить комсомольские и партийные билеты. По дороге в Красный Крест Аня, смеясь, говорила:
— Куда-то нас пошлют? Этой весной я с одним парнишкой все дачные места, где теперь фронт, исколесила, соловьев слушали, а теперь, пожалуйста, вспоминай, Аня, дорогие пережитые минуты.
Вот и Красный Крест. Товарищ Лоторева — заведующая Красным Крестом — встречает нас.
— Скорее, скорее, товарищи, получайте амуницию и на вокзал!
Моросит дождь. На Детскосельском вокзале мелькает много-много белых косыночек и походных сумок красных сестер. Наш отряд — это сплошь молодняк, со всех районов. С нами врач, фельдшер и даже братишка милосердия, ученик лечкома, весельчак комсомолец Саша.
Подают состав. Все мы лезем, толкаемся, боимся, что вот-вот скажут: «Товарищи, в райкоме работать некому, потом поедете».
В вагоне темно. На платформе сыро и холодно.
— Маня Мудрецова, Рая и Зина!
Высовываемся из окна. Сердце екает. Снимут с поезда. Прощай, фронт.
Вылезаем. Стоят с узелками мокрые, растерянные, старые наши матери в слезах. Они узнали про наш отъезд, а ведь мы им ничего не говорили: дальние проводы — лишние слезы.
— Зачем ты едешь-то, о господи, такая маленькая?!
— Надо, мама.
— Без тебя, что ли, мало?
— Много, но и я должна.
«Хоть бы скорее подавали паровоз!» Зинушкина мать начала что-то часто сморкаться. У моей трясутся руки и голова. Наконец свисток.
— Сестры, по местам!
Еще раз свисток, и вагон качнулся. Мать схватилась рукой за окно.
— Отойдите, мама!
— Не могу... дочка...
Как дождь, текли по лицу матери слезы. Кто-то оторвал ее от окна. Поезд развивал скорость. Но в окно все еще долетали звуки рыдания. Поля Герасимова сидела в углу с плотно сжатыми губами. «Скорее, скорее!» Колеса, угадывая наше желание, говорили: «Скоро, скоро!» «До свидания, Питер!»
Первая летучка
Вот и приехали. Станция. Костры. Силуэты людей, лошадей. Издалека слышны выстрелы.