Как стать знаменитой
Шрифт:
Это мой крест, моя детская травма: меня упорно преследуют папины яйца. Когда я уезжала из дома, я тихо радовалась про себя, что теперь мне уже не придется наблюдать папины гениталии, возлежащие у него на коленях, как печальный облысевший кот Мешкот. Но вот они снова здесь, прямо передо мной. Смогу ли я освободиться от них насовсем? Папины яйца – мертвый альбатрос у меня на шее. Почему я все время должна наблюдать эти чресла, что меня породили? Мне что, уже никогда не порвать со своими корнями? Или это такая гигантская метафора классового самосознания?
Когда я спросила, не хочет ли
– Да не, лучше не надо. Я сильно потею.
Да, я заметила. Можно было и не говорить. Вся гостиная провоняла его пивным потом.
В жаркие дни эти миазмы становятся почти осязаемыми. Как влажный туман в тропических джунглях. Входишь в комнату, делаешь вдох – и уже чувствуешь себя пьяной. Когда папа встает с дивана, на простыне остаются влажные отпечатки его фигуры.
– Я только сейчас поняла, – говорю я Крисси, наблюдая за папой в окно. Он стоит опираясь на краденую лопату и курит. – Он никуда не уедет… Он возделывает огород. Если кто-то затеял сеять, он никуда не уедет, да? Он будет ждать урожая.
– У него кризис среднего возраста, – говорит Крисси, и я прямо вижу, как он ухмыляется. – Он бросил маму ради женщины помоложе. Ради тебя, Джоанна.
– Заткнись.
– Не в смысле секса. Просто он хочет, чтобы ты о нем позаботилась.
– ЗАТКНИСЬ!
– Ты его… сладкая девочка.
– КРИССИ, ПРЕКРАТИ.
– Джоанна, я знаю, тебе не понравится то, что я сейчас скажу…
– Нет!
– …но ты знаешь, что надо делать…
– Нет!
– Надо позвонить маме.
Десять минут я морально готовлюсь – слушаю «Разрушителя» группы Pixies три раза подряд – и все-таки звоню маме. С нелегального телефона в спальне, чтобы папа не слышал.
– О Джоанна. Чем мы заслужили такую честь? – говорит мама в своей обычной язвительной манере. Все-таки она странная: вечно сетует, что я редко звоню, а когда я звоню, она вроде как и недовольна. Когда мне звонят люди, которые мне приятны, я кричу им: «ПРИВЕТ!» Я им искренне рада. Я люблю начинать телефонные разговоры так, чтобы казалось, что мы пришли на веселую вечеринку, а не на слушание дела в Европейском суде по вопросам вины.
Я говорю:
– Как вы там?
Просто надо с чего-то начать разговор.
Она говорит, что у нее непреходящая депрессия: Люпен ее достает, близнецы подросли и стоят на ушах, у нее постоянно болят ноги, хотя она и купила специальные ортопедические сандалии, стиральная машина опять умирает, и ее (не машину, а маму) бесит Сью Лоли, ведущая программы «Диски на необитаемом острове».
– Она какая-то злая, Джоанна. Кажется, дай ей волю, она всех сошлет на необитаемый остров.
– Ты получила мой чек? – Ежемесячно я отправляю ей чек на пятьдесят фунтов, в плане финансовой помощи. Это значит, что у меня нет лишних денег на новую одежду, но, как однажды заметила мама: «Ты лучше пока не трать деньги, подкопи на потом, а когда похудеешь, купишь себе что-то красивое».
Когда она впервые сказала, что мне надо худеть – мне тогда было тринадцать, – я решила довести себя до анорексии, чтобы ей стало
– Да, – говорит она и больше об этом не упоминает.
Я сразу перехожу к делу:
– А что… папа? Как у вас… с ним?
– Знаешь, Джоанна, все меняется, – говорит она огорченно.
– Да. Меняется. Все меняется, да. Я заметила. Он все еще здесь, у меня.
Мама хмыкает и молчит. Ждет, что я скажу дальше.
– Я даже не знаю… И долго он думает тут оставаться?
– Это твой папа. Ты не хочешь общаться с папой? Он же тебе помогает, нет?
Она знает! Она все знает! Так все и было задумано!
– Понимаешь, в чем дело…
Все дело в том, что я не хочу, чтобы он жил у меня. Я для того и сбежала из дома, чтобы жить отдельно, и чтобы мне никто не мешал, и наконец можно было бы делать, что я хочу, когда хочу и с кем хочу, и чтобы никто не стоял у меня над душой. Вчера вечером я вернулась с концерта ближе к полуночи и пошла в душ, чтобы смыть запах сигарет – в девяностых все курят на всех концертах: идешь на концерт, значит, сразу готовься к тому, что проведешь два часа на дымящемся складе табачных изделий, – и папа, злой и всклокоченный, выскочил в коридор и крикнул мне через дверь:
– Джоанна, бойлер гудит у меня прямо над ухом. Твои водные процедуры мешают мне спать. Нельзя отложить это все до утра?
И я не стала с ним спорить! Чтобы хоть как-то отбить въевшийся запах табака, я облилась духами – «Шанель № 5», Джон подарил мне их на Рождество; я представляю, что это его любовь, запечатанная во флаконе, – и легла спать, вся вонючая и противная.
Ник Кент убивал себя героином вовсе не для того, чтобы музыкальные журналисты жили в таких невыносимых условиях.
– Мы семья, Джоанна, – говорит мама. – В семьях так оно и происходит.
Я говорю, что не знаю ни одной семьи, где происходило бы что-то подобное. Ни одной.
– Что характеризует их явно не с лучшей стороны, – говорит мама язвительно. – Приятно знать, что мы лучше многих.
Я понимаю, что сильно сглупила. Мне надо было как следует подготовиться к этому разговору. Взять бумажку и ручку, составить план. Попытаться предвидеть все мамины реплики и заготовить ответы. Мне надо было, как Бобби Фишеру, посвятить несколько месяцев изучению игровой техники Бориса Спасского, прежде чем затевать эту партию. Меня обыграли за считаные минуты, причем за мой счет. Счет за междугородный телефонный звонок. Я дура, да.
– Ты, случайно, не знаешь… мне еще долго придется быть лучше многих? – Я сама понимаю, что мама выиграла сегодняшний бой и мой вопрос – это, по сути, предсмертный хрип.
– Все зависит только от тебя. У тебя хорошо получается общаться с папой? – говорит мама, после чего принимается жаловаться на соседей («У них в саду все цветет, а у меня аллергия»), а потом мы прощаемся.
Еще десять дней жизни с папой, и я понимаю, что надо бежать. Иначе я просто сойду с ума. Я сказала ему, что лечу в Бельгию, освещать гастроли The Shamen, и забираю собаку с собой.