Как свежи были розы в аду
Шрифт:
– О! Сказала – прям как отрезала. Да ты смотри: подпись своего папки знаешь?
Ирина взяла в руки документ, посмотрела на подпись при свете фонаря, затем открыла машину, села, посмотрела при свете… Да, так расписывался отец.
– Садитесь, – сказала она старухе. – Как вас зовут? А, ну да, вижу. Галина Ивановна. У вас есть еще какие-то доказательства того, что речь идет о моем отце? Подпись может быть похожей или подделанной…
Галина Ивановна, кряхтя, удобно устроилась на сиденье, вытянула ноги, пожаловалась:
– Болят колени. Твоей матери сколько лет?
– Семьдесят два.
– А мне – семьдесят
– Сорок три.
– А Людке – сорок восемь. Девчонки вы против нас, – хихикнула она.
– Так что еще у вас есть?
– Фотка твоего папки. Мальчишкой был. Студентом. Комнату у меня снимал. Сказал, в общежитии стихи писать не может: мешают. А у меня тихо. Вот, узнаешь?
– Да, – сухо ответила Ирина. – Мне пора домой. Могу вас довезти до метро.
– Довези, добренькая ты какая. Я так и думала. И красивая. Людка у него хуже получилась.
– Вы можете не говорить свои глупости? – Ирина резко тронула с места. – Вы меня искали и нашли для того, чтобы я вас до метро подбросила?
– Ирочка, я прочитала, где ты работаешь, набралась смелости и приехала… Вижу, ты не особенно рада. Но нет у нас с Людкой никого. А она при смерти, можно сказать.
– Что? Что случилось?
– А я знаю, что с ней случается? Припадки всякие. Она маленькой упала, головой ударилась.
– Она болеет?
– Не то чтобы болела. Говорю ж – припадки.
– Диагноз какой?
– Небогатые мы, чтоб диагнозы свои знать, – почти пропела Галина Ивановна. – Бросил нас Сашка, потом и деньги перестал платить.
– Мысль ясна. Где она сейчас, ваша дочь?
– Дома. Я ее к кровати привязала.
– Зачем?!
– Так она ж что угодно натворить может. И с собой, и вообще…
– Сколько вы хотите денег и на что?
– Ну, тыщ двадцать хотя бы. Знаешь, как все дорого.
– У меня нет столько наличных.
– Так можно банкомат найти, – живо отреагировала Галина Ивановна.
– Нет! Я дам вам столько, сколько захочу, и все. Высаживайтесь, вон метро.
Ирина достала из сумочки кошелек: там была пятитысячная купюра и три по тысяче. Она протянула Галине Ивановне три. Та взглянула кисло, уже открыла рот, но Ирина быстро сунула ей в протянутую ладонь еще пять и молча кивнула в сторону метро. Взгляд у нее был настолько решительный, что шантажистка тут же выскочила.
– Подождите, – окликнула ее Ирина. – Вы мой адрес случайно не знаете?
– Конечно, знаю, – охотно ответила Галина Ивановна. – В газете был, я все эти публикации собираю.
– Так вот – забудьте. Если увижу вас рядом с домом, у двери, не дай бог, в квартире, когда приеду – а я маме звоню каждый час, – вы поймете, что мой папа был очень добрым человеком. Я совсем другая. Деньги дала первый и последний раз. Понятно?
– Конечно, деточка, – спокойно ответила Галина Ивановна и пошла неуклюжей походкой. На ней была странная юбка защитного цвета и черный, почти мужской пиджак.
Ирина проехала немного и остановила машину у обочины. Руки тряслись. Мама правильно сказала, что жить станет трудно. Не просто трудно. Дело даже не в тяжбе, которую она затеяла и которая стала неразрешимой проблемой. Она не может получить у Валентины ни доступа к материалам отца, ни внятной информации. Дело в том, что они с мамой оказались под грозовой тучей, которой стала жизнь и смерть отца. С бесстыдно раскрытыми тайнами, с секретами,
Глава 4
Галина подошла к своему дому, подняла голову, остро посмотрела на окна третьего этажа. Она развязалась! Включила свет! Галина бросилась с неожиданной прытью в подъезд, не стала вызывать лифт, как старая скаковая лошадь, взлетела на свой этаж. Открыла дверь. Свет горел и в прихожей. Дочь стояла у ванной с белым лицом и дикими, обезумевшими от страха глазами.
– Ты зачем развязалась? – тихо спросила Галина.
– Мне нужно было в туалет… Я хотела пить.
– Тебе что – три года? Ты не могла потерпеть?
– Нет, – дрожащим голосом сказала Люда.
Галина молча подошла к ней, вцепилась обеими руками в ее волосы и стала трепать, пытаясь ударить ее головой о стену. Люда не сопротивлялась, только тонко вскрикивала. Когда мать ударила ее коленом в живот, всхлипнула и сползла на пол. Галина смотрела на ее узкое, страдальческое лицо, на худые руки, острые колени – и дышала полной грудью в парах злобы и ярости, которая делала такой яркой ее незаметную жизнь. Она считала себя верующей! Она часто ходила в церковь и при жизни Майорова ставила свечки за упокой раба божьего Александра. Узнав о его смерти, удовлетворенно кивнула: помогло. После похорон она целовала иконы, стояла на коленях, просила бога: «Накажи его там». Она была уверена в том, что ее просьбы выполняются и сейчас Александр смотрит на свою бестолковую, никому не нужную дочь, которую она может забить до смерти, и страдает. Он же такой добрый…
Галина сунула руку в карман пиджака, нащупала денежные купюры, и ее настроение мгновенно изменилось.
– Вставай. Еще раз так сделаешь, отправлю опять в психушку. Иди спать.
Когда Люда ушла в свою комнату, Галина прошла на кухню, первым делом достала большую банку с гречневой крупой, сунула в нее руку, выудила со дна плотный, туго перетянутый резинкой полиэтиленовый пакет. Аккуратно, почти нежно сняла резинку, вытащила пачку денег, села к столу и стала их медленно, с наслаждением пересчитывать. Потом удовлетворенно вздохнула и добавила к пачке пять тысяч Ирины. Три положила в свой потрепанный кошелек. Вообще-то неплохо она провернула сегодня дельце. Эта мадам, Сашкина дочь, конечно, сильно выпендривалась, но она, Галина, все видит. Она видела, как ее трясет и клинит. «В первый и последний раз». Как же! А кровная сестренка? Машина у этой Ирки богатая, сама она – баба на миллион. И «я не подаю попрошайкам».
Галина Ивановна быстро встала, подошла к небольшой иконке, размашисто перекрестилась и привычно попросила: «Накажи ее, господи».
Потом деловито подошла к холодильнику, достала кастрюлю, поставила ее на стол и, не помыв рук, пересчитала куски семги в супе. И тут все в порядке. Она разогрела суп, достала тарелку, сначала положила в нее два больших ароматных розовых куска, затем зачерпнула половником жидкость, плеснула в тарелку. Порвала руками пучок свежей петрушки, затем зеленого лука, достала бородинский хлеб. И жадно, неряшливо стала есть, захлебываясь от удовольствия и растягивая его.