Как убить золотого соловья
Шрифт:
– Ну, если получится, я попозже опять заскочу, – пообещал Арношт. Наши унылые лица, видимо, вызвали у него жалость. – Смотря по тому, как дело пойдет. Мы… – он вновь дал нам насладиться театральной паузой, – мы вместе пишем мюзикл!
– Помилуй вас бог, – горячо произнес я.
– Что, отбиваем у тебя хлеб? – осклабился Арношт и, поскольку сегодня вечером его просто распирало от избытка философских мыслей – хотя и в пределах его скромных возможностей, – нравоучительно заметил: – «Поделись с ближним, и воздастся тебе».
– Ступай, Анди, – сказал я ласково, –
– Конечно, – кивнул Анди, – все должно быть в меру. Ну, я побежал.
Я не знаю, как Анди понял мои слова, но он, безусловно, не уловил моей озабоченности его душевным равновесием.
– Идиот, – прокомментировал Вацлав Бубеничек уход диск-жокея.
– Но хороший мальчик, – заступилась за него пани Махачкова.
Бубеничеку, к счастью, отвечать не пришлось, потому что бар стала заполнять шумная публика. Мы перебрались в угол. Новые посетители меня не интересовали. Да я никого из них и не знал.
– Послушай, – сказал Бубеничек, – что ты от меня конкретно хочешь?
– То есть?
– До прихода Арношта мы друг с другом вроде бы объяснились, – напомнил Бубеничек.
– Не в моих силах убедить тебя, – медленно произнес я. – Вот и милиция тоже – верит она мне или нет, не знаю.
Бубеничек кивнул.
– Только я ее не убивал! – продолжал я, подняв руку, чтобы Бубеничек меня не прервал. – Но то, что это знаю я, не имеет никакого значения. Я боюсь, понимаешь?
Бубеничек кивнул.
– Они придут за мной еще не раз и не два. Все время будут приходить ко мне, пока не придумают ничего лучшего. А я бы очень хотел, чтобы они придумали что-нибудь получше.
– Что? – спросил Бубеничек.
– Может быть… – я повертел в руке рюмку, – то, что я тебе сейчас скажу, ты назовешь трусостью и паникерством. Но нервы у меня все-таки не железные… Я хочу им помочь.
– Да, я назову это трусостью и паникерством, – подтвердил Бубеничек. – Говоришь, нервы шалят?
Я промолчал.
– Так я тебе скажу, что невинное дитя они не обидят. Его вообще никто не обидит.
– Постараюсь поверить. И что это я, право, время у тебя отнимаю?
– А то, – задумчиво произнес Бубеничек, – что ты, видишь ли, великий Зорро-мститель.
– Я? Я – псих, свихнувшийся музыкантишка, комплексующий трус, идиот с измотанными нервами!
– Гм, – сказал Бубеничек, глядя не на меня, а на девушку, которая сидела в другом конце бара и всхлипывала. Девушка не была пьяна, но парень, загорелый пижон в кожаной куртке и нелепых темных очках, сидевший рядом, настойчиво говорил ей какие-то явные гадости. Я давненько не видал никого, кто плакал бы от радости. И винил в этом только себя. Мне, наверное, не дано встретить человека, плачущего от радости. А если даже… в общем, неизвестно, станут ли после встречи со мной его слезы слезами радости.
Однажды Зузана сказала мне:
– Когда мы едва знали друг друга, ты говорил мне, что обожаешь, когда я смеюсь. Почему же теперь мы больше не смеемся вместе; Честик?
– Что значит – теперь? – разозлился я. – Тогда мы были детьми.
– Да и вообще, – медленно проговорила Зузана, – почему мы оба только и
– Ты не идиот, – тихо сказал Бубеничек, – просто слишком много болтаешь и строишь из себя невесть что. Ты ее любил. Очень любил. Что, не так, циник несчастный?
7
Машина имела обычный номер, шофер был в штатском. Мы с капитаном сели сзади.
– Значит, едем в «Ялту»? – спросил я как можно более безразличным тоном.
– Домой, – любезно ответил капитан. – К вам домой. Пора в постельку. Ведь мы так вас задержали!
– Я мог бы и на такси.
– Конечно, – сказал капитан, – но мне страшно важно, чтобы вы, пан Бичовский, поверили, что вам повезло – случай свел вас с достойнейшим из пражских детективов.
– Я бы и в такси этому поверил, товарищ капитан. Зачем же такая большая жертва с вашей стороны?
– Что вы, – улыбнулся капитан. – Это мелочь. А мелочи и небольшие знаки внимания, как известно, рождают большую дружбу.
– Вот оно что, – протянул я.
– А кроме того, – добавил капитан, когда мы проезжали мимо стршешовецкой больницы, – мы ведь соседи. Я живу неподалеку от вас.
До самого моего дома мы молчали.
– Вот и приехали, – сказал капитан.
– А как же… – засомневался я.
– Никак. Можете спать спокойно, пан Бичовский. А если что вспомните… – Поколебавшись, он полез в нагрудный карман, вынул блокнот, нацарапал номер телефона, вырвал листок и подал мне. – Если вспомните что-то важное, пан Бичовский, позвоните. В любое время.
– Это ваш домашний телефон? – спросил я саркастически, взглянув на бумажку.
– Нет, – усмехнулся капитан, – что вы, не домашний.
– Ну да, конечно, – сказал я.
– Погодите. – Капитан опять улыбнулся, взял у меня листок и написал на нем еще один номер. – А вот это домашний, можете звонить. Моя фамилия Грешный.
– Звучит! – не удержался я.
– Ага, – кивнул капитан, – мне тоже нравится. До свидания, пан Бичовский.
– Прощайте, – сказал я и выполз из машины.
– Где там, – возразил капитан, – до свидания.
Едва я захлопнул дверцу, как машина тронулась с места. В комнате стояла невыветренная табачная вонь. Я распахнул окно. Больше всего провоняли шторы, к тому же приобрели какой-то серый оттенок. В понедельник надо повесить новые. Абсолютно банальные заботы. И их сменят другие. Еще более банальные. Дни похожи один на другой. Так я, кажется, писал? Эта история, однако, к разряду банальных не относится.,
А сегодняшний вечер… его я, наверное, никогда не забуду. И даже не из-за всего этого кошмара. Из-за боли, тупой боли. Я отключил телефон, вытянулся на тахте и закурил. Но вкус сигареты был мне неприятен, я облизал сухие, потрескавшиеся губы и погасил ее. Встав с тахты, я направился к холодильнику. Банка томатного сока, молоко и полбутылки «Охотничьей». Я доверху налил свой шикарный бокал с изображением бретонского крестьянина – это была небьющаяся баночка из-под французской горчицы – и вернулся на тахту. Жидкость, к счастью, не отдавала ни молоком, ни томатным соком.