Как влюбиться без памяти

Ахерн Сесилия

Мне не хотелось оставлять его там одного, да и возвращаться в полупустую съемную квартиру, где, кроме как тупо смотреть в стенку, и заняться-то нечем, тоже не хотелось. У меня много друзей, у которых теоретически можно было бы пожить, но это наши с Барри общие друзья, и они не торопятся меня приглашать, потому что не хотят встревать в наши дрязги, занимать чью-либо сторону, а в особенности мою. Ведь это я — зачинщица, я — злое чудище, разбившее сердце крошки Барри. Нет, не стоит мне подвергать их таким испытаниям. Бренда предложила мне пожить у нее, но я бы не вынесла ее сестринских хлопот по устранению моего посттравматического синдрома. Я хочу поступать по собственному разумению и чтобы никто не донимал меня вопросами, в первую очередь о том, разумно ли я поступаю. Мне необходима свобода — это и была главная причина, по которой я ушла от мужа. Тот факт, что в отделении интенсивной терапии мне, как нигде, вольготно, говорит о многом.

Теперь о том, чего я не могла сказать

ни следователю Магуайру, ни Барри, ни сестрам, ни отцу — вообще никому. Я пыталась найти особенное место, где мне было бы хорошо. Вычитала я об этом в книжке под названием «Как найти место счастья». Идея в том, что надо найти такое место, где у вас резко повышается настроение. Оно может быть связано с какими-то счастливыми воспоминаниями, окрыляющими душу, а может, там просто освещение удачное или вообще хорошо без причины, непонятно почему. Когда вы отыщете это «место счастья», говорилось в книжке, начинайте тренироваться, и в итоге вы научитесь вызывать счастливые ощущения, связанные с ним, абсолютно всегда и везде, где только пожелаете. Однако работает это только в том случае, если вам и вправду удастся отыскать правильное место. И я стала его искать. Именно этим я и занималась в ту ночь, когда встретила Саймона Конвея в заброшенном доме. Но я пришла вовсе не в этот дом, а просто туда, где он находится. Мне хотелось увидеть то, что там было раньше.

Крикетная команда Клонтарфа играла против Саггарта. Мне было пять лет, мама умерла всего несколько месяцев назад, и я помню, что день выдался очень солнечный, первый ясный день после долгой холодной и мрачной зимы, и мы с сестрами пришли смотреть, как будет играть папа. На матч явились болеть все члены клуба, и я помню, как крепко пахло пивом, и еще вкус соленых орешков из пакетиков, которые я опустошала один за другим. Отец бил по мячу, это было уже под конец игры, я видела его напряженное лицо, у него было то самое выражение, которое не покидало его все последние месяцы, казалось, что глаза совсем спрятались под нахмуренными бровями. Соперник ошибся, отбивая его подачу, и промазал. Мяч разрушил калитку, и тот парень был выведен из игры. Папа завопил так громко и так яростно выбросил вверх сжатые кулаки, что болельщики взорвались от восторга. Сначала я испугалась общего бурного безумия, казалось, все вокруг разом подхватили загадочный вирус (как в фильме про зомби, который я видела незадолго до того), а на меня этот вирус почему-то не подействовал, но потом увидела папино лицо и поняла, что все в порядке. Он улыбался во весь рот, и сестры тоже были совершенно счастливы. Их, как и меня, не слишком интересовал крикет — на самом деле всю дорогу на матч они ныли, что лучше бы папа разрешил им остаться играть во дворе, — но теперь, когда они наблюдали миг его торжества и вся команда дружно подняла его на руках, они разулыбались, и я помню, что вдруг подумала: у нас все будет хорошо.

Я пришла в те края, чтобы снова поймать это ощущение, но вместо этого обнаружила заброшенную стройплощадку и встретила Саймона.

Вечером, выйдя из больницы, я вновь двинулась на поиски места, поднимающего настроение. К тому времени я занималась этим уже полтора месяца и успела побывать в своей старой начальной школе; на баскетбольной площадке, где когда-то целовалась с парнем, который, как мне казалось, был во всех отношениях — игрок высшей лиги; в колледже; в доме, где жили бабушка с дедом; в садовом питомнике, куда мы часто с ними ходили; в местном парке; в теннисном клубе, где я бывала во время летних каникул, и во многих других местах, о которых у меня сохранились добрые воспоминания. Я даже заглянула наугад к своей однокласснице по начальной школе, и мы немного поболтали. Ничего кошмарнее себе и вообразить нельзя, я немедленно горько пожалела, что зашла. Вообще-то я была на этой улице по делу, но, проходя мимо ее дома, вдруг вспомнила: сладкий запах горячей выпечки у нее на кухне. Кажется, всякий раз, когда я у них бывала, ее мама что-нибудь пекла. Двадцать четыре года спустя уже не было ни того запаха, ни ее мамы, а взамен появились два ребенка, которые висли на моей измученной приятельнице, точно она не человек, а шведская стенка. Они ни секунды не дали нам поговорить спокойно, и это было прекрасно, потому что сказать нам друг другу было решительно нечего, разве что в ее глазах я прочитала немой вопрос: «За каким чертом ты сюда притащилась? Мы ведь даже не дружили по-настоящему». Но, видимо, она сочла, что у меня в жизни трудный период, и потому из вежливости не спросила об этом вслух.

Поначалу я не слишком тревожилась, что мне не удается найти «место счастья», поиски давали мне возможность чем-то себя занять, но постепенно я стала впадать в уныние. Вместо того чтобы подзаряжаться позитивной энергией, я планомерно уничтожала свои хорошие воспоминания.

Визит в больницу преисполнил меня железной решимости найти это место. Мне надо было взбодриться, и я понимала, что у себя в съемной квартире с обоями в магнолиях я бодрости не обрету.

Вот чем я была занята, когда крайне маловероятное событие произошло второй раз за один и тот же месяц с одним и тем же человеком.

Глава IV

Как ухватиться за жизнь

В ночь

на воскресенье на улицах Дублина было тихо и малолюдно, зато зверски холодно. Я шла по набережной Веллингтона к мосту Хафпенни. Небо заволокли тучи, предвещая скорый снегопад. Официально старинный пешеходный мост, соединяющий северную часть города с южной, зовется Лиффи-бридж, по названию реки. А в народе его называют «Хафпенни», потому что в 1816 году, когда его построили, за проход взимали плату — полпенни. Этот мост с чугунной решеткой особенно хорош ночью, когда его освещают арочные фонари — три дуги, перекинутые над перилами по краям и в середине. Я пришла туда потому, что с этим местом у меня связаны воспоминания об «испанском изгнании», когда я год перед дипломом провела в Мадриде, изучая испанский и экономику. Не помню, насколько дружной была наша семья при маме, но точно знаю, что ее смерть сплотила нас на долгие годы, и казалось невероятным, что кто-то покинет семейное гнездо. Поступая в колледж, я точно знала, что он участвует в международной программе «Эразмус Мундус», а это неизбежно предполагает стажировку за границей, но тогда перспектива ослабить прочные узы и отправиться в свободный полет казалась мне чрезвычайно заманчивой. Едва приехав в Испанию, я сразу поняла, какая это была ошибка. Я бесконечно рыдала, не могла ни есть, ни спать, ни хоть сколько-нибудь сосредоточиться на занятиях. У меня было такое чувство, будто в груди образовалась зияющая рана, потому что сердце мое осталось дома, с родными. Папа писал мне каждый день, с юмором рассказывал всякие житейские мелочи о себе и моих сестрах. Так он старался поднять мне настроение, а я, напротив, скучала по ним с удвоенной силой. Но однажды он прислал фотографию, которая вдруг помогла мне справиться с хронической тоской по дому. Точнее, тоска осталась, но с ней уже можно было жить. На фото был мост Хафпенни, над ним ночное дублинское небо, подсвеченное огнями, а внизу — темная лента Лиффи, в которой отражаются разноцветные фонари. Как завороженная, вглядывалась я в увеличенные пикселица людей, по случайности попавших в кадр, придумывала им имена и биографии, сочиняла истории о том, куда они шли, когда фотограф выхватил их из потока жизни. Я распечатала эту картинку в двух экземплярах и один пришпилила у себя над кроватью, а другой носила с собой, так что частичка дома неизменно была при мне.

Я была не настолько наивна, чтобы надеяться вернуть прежние ощущения во всей их полноте, стоит мне только увидеть этот мост, тем более что видела я его почти каждую неделю. К тому моменту у меня уже накопился изрядный опыт, и я знала, что настоящее «место счастья» найти не так-то просто, но мне хотелось просто постоять там и хоть немного окунуться в прошлое. Была уже ночь, темное небо слегка светилось на горизонте, и, несмотря на то что по берегам реки встали новые дома, отчего вид несколько изменился, огоньки все так же отражались в черной воде. В целом все было почти как на той картинке.

За одним исключением.

Одинокая фигура стояла на мосту с внешней стороны ограды. Мужчина, весь в черном, судорожно вцепившись в перила, безотрывно смотрел вниз, на реку — холодную, стремительную, обманчивую.

На ступеньках со стороны набережной Веллингтона собралась небольшая толпа. Все они глазели на человека на мосту. Я примкнула к ним, в голове метались бессвязные мысли, и вдруг я поняла, что подумал Рой Салливан, когда в него во второй раз ударила молния: «Как, опять?!»

Кто-то вызвал полицию, и все обсуждали, как скоро они приедут и успеют ли вовремя. Затем принялись спорить, что надо делать. А у меня перед глазами стояло исказившееся лицо Саймона, когда он вдруг схватил пистолет. Что-то перещелкнуло у него в сознании. Было ли это связано с тем, что я ему сказала? Я не помнила дословно наш разговор, так что нельзя исключать, что это моя вина. А потом оно стало пустым, отрешенным, и он нажал на спуск. Я подумала о его дочках, совсем еще маленьких, которые не понимают, почему папа все спит и не просыпается. Затем посмотрела на мужчину на мосту и представила, сколько судеб изменится и как будут потрясены его близкие, потому что он решил положить конец своим страданиям и не нашел для себя никакого иного выхода.

Неожиданно я ощутила резкий выброс адреналина, и в голову пришло единственно возможное решение. Выбора нет: я должна спасти этого человека на мосту.

На этот раз я буду действовать по-другому. После урока Саймона Конвея я прочитала несколько книг, пытаясь понять, что сделала не так и можно ли было переубедить его. Первый шаг — сосредоточиться на нем одном, не обращать внимания на суету вокруг. Рядом со мной трое мужчин заспорили о том, что надо предпринять, но толку от подобных рассуждений ноль. Я встала на первую ступеньку моста. И твердо себе сказала, что смогу это сделать. Откуда-то пришли уверенность и спокойствие.

Ледяной ветер хлестнул меня по щеке, словно говорил: «Очнись! Будь наготове!» От холода ломило уши, лицо закоченело, и я начала хлюпать носом. Вода в Лиффи сильно поднялась — черная, мрачная, враждебная. Я мысленно отсоединилась от людей, выжидательно наблюдавших с берега, и постаралась не думать о том, что каждое мое слово и даже прерывистый вздох ветер может донести до их жадных ушей. Теперь я видела его совсем ясно: мужчина в черном стоял по ту сторону ограды, на узеньком неудобном выступе, изо всех сил вцепившись в перила. Возвращаться было уже поздно.