Как я был «южнокорейским шпионом»
Шрифт:
Мне вспоминается разговор с одним из сокамерников в «Лефортово» уже после приговора, когда я ему рассказал об отношении суда к моему алиби.
– Что ты хочешь? – сказал он, выслушав мои сетования. – Во время одного из эпизодов, вменяемых мне, я был в Харькове. Адвокат представил справку из харьковского учреждения, где я находился в командировке. Судья прочитала ее и так прокомментировала: «А что вы мне даете эту справку? Вы представьте такую, чтобы в ней было написано, что вас не было в Москве».
Мой сокамерник был осужден и по этому эпизоду, поскольку требуемую судом справку он, разумеется, представить не смог.
Итак, мы встречались с Чо Сон У и в присутствии жен и детей, когда его жена приехала и стала жить в Москве, и в каких-то компаниях, которые
Энергичный и напористый, как и все корейцы готовый работать и днем и ночью, как правило, инициатором наших встреч был он. Помимо того, что поток предложений на этот счет с его стороны делал просто бессмысленным проявление собственной инициативы, существовала, как я уже говорил, еще одна веская причина для сдержанности. Пригласить его пообедать куда-нибудь я был не в состоянии. В целом это обычная дипломатическая практика: деньги на представительские расходы даются дипломату, когда он, собственно, и является таковым – за рубежом. Во всех странах разные правила, но у южнокорейского посольства на счет представительских все в полном порядке, об этом было известно всем в МИДе от атташе до замминистра.
Обычно Чо, позвонив, приглашал куда-нибудь на ланч. Это было удобно с точки зрения времени и для него, и для меня и полностью укладывалось в общепринятую дипломатическую практику. Он с водителем останавливался напротив здания МИДа с внешней стороны Садового кольца, я садился в машину, и мы ехали обедать. Возвращался на работу я также на машине Чо – он подвозил меня прямо к подъезду. Такую схему поездки на ланч использовали и другие наши сотрудники, так как служебной машиной можно было пользоваться только по вызову, а это весьма неудобно, поскольку трудно предугадать заранее, когда начнется и закончится мероприятие. К тому же обеденное время – это «час пик» для мидовского гаража, любой старший дипломат два-три раза в неделю минимум обедает в городе со своими иностранными партнерами и вполне может оказаться, что машины в нужное время просто нет.
Ланч длился обычно часа полтора-два, поэтому о своей отлучке и о приблизительном времени возвращения я всегда ставил в известность или замдиректора департамента, когда был начальником отдела, или директора департамента, когда сам стал его заместителем. Если никого из них не оказывалось на месте, поскольку они тоже работали не только в офисе, то предупреждал кого-то из сотрудников департамента. Время на подобные мероприятия никто не ограничивал, и каждый исходил в таких случаях из потребностей встречи и наличия у него другой работы, тем более что рабочий день у сотрудников МИДа не ограничен, и вечерние и даже ночные бдения, работа в субботу и воскресенье для них вполне обычное явление.
Чо Сон У, разумеется, вполне представлял мой материальный уровень и прекрасно знал дипломатические обычаи, однако все время пользоваться его гостеприимством мне было по-человечески неловко. И я стал время от время приглашать его к себе домой, где можно было и перекусить, и поговорить. Таким образом отвечать на приглашения было мне под силу, хотя это и не очень нравилось моей жене, так как приносило лишние хлопоты. Неудобно было и то, что встречи проходили в вечернее время. С другой стороны, домашняя обстановка создает совсем другую атмосферу между людьми, придавая ей как бы неформальный характер. Это и есть известные сейчас и широко практикуемые даже на высшем уровне так называемые встречи без галстуков.
По тем же причинам в гостях у меня с супругами, а иногда и с детьми, перебывали практически все мои корейские коллеги, с которыми я имел отношения – и Ви Сон Лак, и сменивший его на посту начальника политического отдела посольства РК Ли Бен Хва, и куратор отдела советник Ким Иль Су, и советник посольства КНДР Юн Мен Дин.
Не обходилось и без джентльменских забав. Помню, однажды в начале 90-х мы с советником по экономическим вопросам Тхэ Сок Воном (сейчас он посол РК в Казахстане) заехали ко мне домой выпить «на посошок» около трех часов ночи после хорошо проведенного
В свою очередь и моя семья также бывала в гостях у этих корейцев. Не исключаю, что, может быть, некоторые из них, как и Чо Сон У, были сотрудниками спецслужб, но такова работа дипломата любой страны. Если бояться общения с представителями таких служб, то в первую очередь нельзя заходить в консульский отдел любого посольства, как это и запрещалось советским гражданам в нашем недалеком прошлом.
В случае же с Чо Сон У все наши встречи, о которых знали и мои коллеги по работе, и мои родственники, и многочисленные соседи, и даже российские водители южнокорейского посольства, «чистота» которых традиционно, как известно, не вызывает сомнений, были названы следствием и судом «конспиративными», попросту говоря, тайными. Надо, наверное, быть последним идиотом, чтобы проводить конспиративные встречи у себя дома при стоящей у подъезда машине с дипломатическим номером и шофером. Более того, сотрудники ФСБ, зная о наших отношениях, сами инициировали мои встречи с Чо для прояснения интересующих их вопросов. В частности, такая просьба была высказана в беседе со мной, которую «свидетель М.» втайне от меня записал на магнитофон у меня же в кабинете и которая приобщена к делу.
Характерно, что поначалу этот сотрудник ФСБ всячески отрицал, что обращался ко мне с такой просьбой, но после того, как мои адвокаты освежили его память цитатами из сделанной им же записи, вынужден был согласиться.
– Да, я просил Валентина Ивановича встретиться с Чо Сон У, – заявил он, – но не ставил задачи.
Суду такого «объяснения» оказалось вполне достаточно, чтобы признать мои встречи с Чо Сон У конспиративными. На деле же все это было не что иное, как банальная провокация: попросить побеседовать, пустить следом «наружку» и зафиксировать встречу, истолковав ее затем в нужном для себя ключе. Прав был Натан Щаранский, когда в своей книге предупреждал, что чем дальше вы от спецслужб, тем меньше у вас будет неприятностей.
Следствие договорилось даже до того, что, мол, для встреч с Чо Сон У рестораны выбирались на Ленинском проспекте и около Новодевичьего монастыря в связи с их якобы близостью к месту работы и необходимостью-де «уложиться при проведении встреч в обеденный перерыв». «Упустив из виду», что если бы стояла такая задача, то уж ближе, чем на Старом и Новом Арбате, к зданию МИДа ресторанов не найти. Кроме того, следствие не потрудилось или не захотело узнать, что ланч с иностранцами в рабочее время – это будничное явление в работе сотрудника МИДа. Неоднократные выступления в суде моих бывших коллег с разъяснениями на этот счет оказались для суда неубедительными.
Что же касается определения наших встреч с Чо Сон У как конспиративных, то как тут не вспомнить то ли быль, то ли байку, что в совсем недалекие времена по сходной статье человеку вменялось, что он «антисоветски улыбался во время Октябрьской демонстрации». Ведь действительно ходил на демонстрацию, действительно улыбался, а уж как определить эту улыбку, органы знают лучше и никогда не ошибаются.
Со временем наши отношения с Чо Сон У приобретали все более непринужденный характер. Мы говорили на разные темы, порой просто трепались, отдыхая за бокалом виски или пива. Что касается профессиональных разговоров, то это были текущие вопросы о ситуации на Корейском полуострове, в КНДР, российско-северокорейских отношений. За исключением российско-южнокорейских отношений и их проблем, что Чо Сон У абсолютно не интересовало, это были те же самые вопросы, что обсуждались мною и с другими южнокорейскими дипломатами и учеными, представителями других стран. В ходе бесед интерес представляли не факты, которые были известны всем и порой южнокорейцам даже больше, чем нам, поскольку у них по этой тематике работают десятки тысяч людей, а в России – едва ли сотня, но их анализ, прогнозирование на их основе.