Как я была маленькая (издание 1954 года)
Шрифт:
— Кто убил индюшонка? — тихо спросила бабушка.
— Не мы, — быстро ответила я. — Мы под сарай не лазили.
От этой неправды мне стало жарко, даже лоб стал потный. Я полезла в карман за платком и нечаянно раздавила спрятанное там яичко. Оно потекло у меня по пальцам. Бабушка отвернулась от меня.
— Ну, а ты что скажешь? — обратилась она к Диме.
— Мы индюшонку ничего не
Василий, большой бабушкин кот, умывался в это время на ступеньке сарая. Услыхав своё имя, он с удивлением прислушался, а потом снова спокойно продолжал мыть уши.
— Жалко, — произнесла бабушка как бы про себя. — Очень жалко.
Мы с Димой переглянулись и ответили в один голос:
— Бабушка, у тебя и так много индюшат.
Бабушка внимательно поглядела на нас:
— Вас мне жалко, внуки мои. Что из вас вырастет, если вы научитесь говорить неправду!..
Тяжёлый это был день!
С нами никто не разговаривал. И даже кот Василий не пожелал взять у нас рыбью головку, которую мы для него приготовили. Кто-кто, а уж кот Василий был прав, не желая иметь с нами дело. А тут и небо нахмурилось, словно сердясь на нас.
Вечером мы долго не могли уснуть. Лёжа в постелях, мы слушали, как на крылечке бабушка и мама говорили о нас, думая, что мы спим.
— Всю жизнь я учу и воспитываю чужих детей, — говорила мама, — а родную дочку и племянника не сумела вырастить добрыми и правдивыми.
— Слышишь, Дима, что про нас говорят? Что мы недобрые и неправдивые, — прошептала я.
— Молчи, давай послушаем, — тоже шёпотом ответил Дима.
— Ты неправа, дорогая моя, — раздался бабушкин голос. — Они ещё очень малы. Уверяю тебя, что всё это ещё поправимо.
Тут уж мы не могли улежать. Как были, в одних рубашках, бросились мы на крылечко.
— Мы поправимые, мы поправимые! — чуть не плакали мы. — Больше мы так никогда не сделаем!
— Что я говорила! — воскликнула бабушка.
На следующий день все помирились с нами. Солнышко светило вовсю. А кот Василий съел рыбью головку и даже попросил ещё. И тогда мы поняли, что Василий не ел вчера рыбью головку ещё и потому, что мы кормили его из рук. Коты так есть не умеют, они едят только с блюдца или с пола.
Проверьте, и вы сами увидите.
Тётя Наша
— Как у тебя, Дима, волосы отросли! Вон какие длинные стали, — сказала я.
Сказала и вспомнила: это значит — лето кончается.
В деревне Диму не стригли. А как только он возвращался в город, его сейчас же вели к парикмахеру.
И правда, лето кончалось. Мальвы давно отцвели. На огороде было пусто. Только огурцы, оставленные на семена, лежали, как толстые бочоночки.
Наступил день отъезда. Экипаж-дребезгун и его возница ждали нас у крыльца.
Бабушка в последний раз обняла нас. Мне она сказала:
— Смотри, дерзкий носишко, не огорчай маму.
Нам было жалко уезжать из деревни, но домой в город тоже хорошо было вернуться. А главное — хотелось увидеть папу.
И какая это была радость, когда мы наконец увидели его на пристани! Сойдя с парохода, мы так и бросились к нему.
С Димой мы тут же и расстались. Его повезли прямо в парикмахерскую, а потом к ним домой. А мы поехали к себе домой.
Дома я быстренько обежала всю квартиру. Побывала и на кухне, где хозяйничала и жила наша кухарка Дарьюшка.
Дарьюшкино одеяло было сшито из треугольных лоскутков: синих, зелёных, красных, клетчатых, в крапинку, в горошек и ещё разных. О каждом таком лоскутке Дарьюшка могла рассказать целую историю: откуда он взялся, что с ним было до того, как он пошёл на одеяло, где была в то время сама Дарьюшка.
Про один клетчатый треугольничек Дарьюшка сказала: «Это когда Устинька, племянница, родилась, мы ей пелёнки из старого фартука сшили. Это Устинькин лоскут».
Дарьюшка была немолодая и довольно строгая. Особенно не любила она, когда я шарила на кухонных полках и заглядывала в банки со всякими вкусными вещами.
Вот и сейчас, хотя Дарьюшка и обрадовалась мне, но я сразу заметила, что миндаль и изюм стоят на самой верхней полке, откуда достать их уже невозможно.
Из кухни я побежала в ту маленькую комнату, где стояла моя кровать с сеткой, два стула, этажерка с книгами и низенький стол. Сейчас дверь в эту комнату оказалась запертой.
Я заглянула в замочную скважину сначала одним, потом другим глазом. Что же я там увидела?
В комнате было солнечно. Блестящие пылинки плясали в косом луче, точно у них был бал. А на стуле сидела незнакомка в полосатом сером платье, с гребёнкой в руке и задумчиво глядела в окно на осенние листья. Лицо у неё было бледное, худое. Чёрные пушистые волосы распущены по плечам. Видно, она собиралась их расчесать, но задумалась — стоит ли. Я ей сочувствовала: я и сама не любила причёсываться.
Но кто же всё-таки была эта незнакомка?
— Ты, Верочка, что тут делаешь? — услыхала я мамин голос. — Зачем ты заглядываешь в щёлку? Если тебя интересует, что происходит в комнате, спроси, и я отвечу. А подглядывать не годится.
— Да, мамочка, меня интересует, — отвечала я. — Мне очень хочется знать, кто это там сидит с гребёнкой. А подглядывать я больше не буду. Это в последний раз.
— Ну, вот и хорошо. А сейчас я тебе всё скажу. Там в комнате — тётя Наташа, моя двоюродная сестра. Совсем недавно, — продолжала мама тихонько, — у тёти Наташи случилось большое горе: у неё утонул жених. Корабль, на котором он плыл, столкнулся с другим кораблём и пошёл ко дну. Это было большое несчастье. Теперь тётя Наташа одинока. Вот мы с папой и решили, что лучше всего ей будет поселиться у нас. Мы все будем стараться, чтобы тётя Наташа чувствовала себя в нашей семье как дома.