Как я была принцессой
Шрифт:
Выходя вместе с Лилиан и Джоном из зала суда, я едва держалась на ногах. Меня охватывала животная паника при одной мысли, что по постановлению Исламского суда меня могут заставить опять жить с Бахрином. Когда в коридоре мы проходили мимо него, у меня вдруг подкосились колени, и я смутно помню, как Лилиан прошипела мне в ухо: «Держись!»
Все последующие дни, недели и месяцы только дети и Лилиан помогали мне держаться. Каждый раз, когда я чувствовала, что у меня нет больше сил пробивать головой неприступную стену, воздвигнутую Бахрином из денег, лжи, власти и ненависти, я смотрела на счастливые лица своих детей – и силы возвращались. Каждый раз, когда мне хотелось отказаться от борьбы, забиться в угол и ничего не видеть и не слышать, Лилиан спрашивала, остались ли в силе причины, заставившие меня принять решение в ноябре 1985 года, и каждый раз я
Отражать атаки адвокатов Бахрина было непросто. Например, нам огромного труда стоило доказать, что дядя Бахрина, султан Тренгану, сам назначает исламских судей в своем штате и, следовательно, может в любой момент повлиять на принимаемые ими решения. Несколько дней я провела, разыскивая студентов-юристов из Малайзии и уговаривая их дать показания в австралийском суде. В конце концов двое молодых людей согласились письменно засвидетельствовать, что в Малайзии исламские судьи целиком и полностью зависят от султана, и, значит, я не могу рассчитывать на их беспристрастное решение, но в последний момент, уже придя в кабинет Лилиан, они оба отказались, объяснив, что не могут рисковать своей будущей карьерой и карьерами своих родных. Самые простые вопросы становились неразрешимыми, потому что нам с Лилиан всячески затрудняли получение информации, касающейся малазийского гражданского права. Я всегда буду испытывать огромную благодарность к Дженнифер Тук, австралийскому адвокату, практикующему в Сингапуре, которая, не будучи лично знакомой ни со мной, ни с Лилиан, очень помогла нам, разыскивая прецеденты и снабжая нас необходимыми фактами.
Благодаря ей я сумела доказать суду, что Аддин был примерно семидесятым в очереди на трон, да и то имел на него очень сомнительные права, потому что королевская кровь досталась ему через бабушку, которая, будучи женщиной, сама таких прав не имела.
Горько было сознавать, что Бахрину удалось полностью разрушить ту нормальную жизнь, которую я с таким трудом строила для себя и детей. В течение нескольких следующих недель мне приходилось почти каждый день появляться в суде и встречаться с юристами, а он изобретал все новые и новые способы отложить слушание по вопросу об опеке. Ночами я почти не спала, потому что только в это время могла внимательно прочитать письменные показания Бахрина, отмечая в них все противоречия и неточности, на которые надо было обратить внимание Лилиан и которые Джон мог бы использовать в своих выступлениях. Кроме того, мы с Лилиан изучали те учебники по малазийскому праву, что нам удалось с трудом раздобыть. А еще я кормила Шахиру и старалась скрыть свои страхи и неуверенность от Аддина. Мои дни были заполнены пеленками, детьми, юридическими документами и постоянным страхом, что я потеряю Аддина и Шахиру, если мои аргументы не покажутся судье убедительными.
Тогда, когда мне надо было присутствовать в суде, наш день складывался следующим образом: утром мы ехали в дом Макартуров, и я оставляла Аддина на попечении Сью. К счастью, мальчику там очень нравилось: они весь день играли с Беном – сыном Сью и Роба и ровесником Аддина. Потом в самый час пик мы с Шахирой ехали в центр, и я оставляла свою машину на платной парковке недалеко от суда. Там при помощи служащего парковки Тони, без которого я бы совсем пропала, я доставала из машины коляску, Шахиру, сумку с ее вещами, коробку с документами и портфель. Тони помогал мне спустить все это с четвертого уровня (где он предоставлял мне место со скидкой) на первый, и я отправлялась в офис к Лилиан, которая начинала работать в шесть тридцать, чтобы выкроить время на дела остальных клиентов. Там мы с ней еще раз перебирали все факты и доводы, подготовленные к сегодняшнему заседанию, я кормила Шахиру, а потом звонила Джону и предупреждала его, что мы идем в суд. Здание Семейного суда находилось в двух кварталах от офиса Лилиан, и мы шли туда пешком, толкая перед собой коляску с Шахирой и держа в руках и под мышками портфели, книги, коробки и папки с документами. Устроив дочку в детской комнате, я направлялась в зал заседаний, где Джон и Лилиан уже ждали меня. Шахира росла так же быстро, как и гора показаний, документов и постановлений, и, забегая к ней во время перерывов, я каждый раз испытывала чувство вины, оттого что не могу одним
Заседания иногда продолжались часами, но, к счастью, нам довольно скоро удалось отклонить обвинение в похищении детей. Я смогла доказать, что приехала в Австралию с разрешения и по желанию Бахрина и что в момент отъезда у меня еще не было определенных намерений остаться здесь навсегда. Теперь следовало разобраться с претензиями Аддина на трон и с вопросом территориальной юрисдикции.
Единственными светлыми минутами за день были те, что я проводила с Шахирой. Я прибегала в детскую комнату, чтобы накормить ее, а она тянула ко мне ручки и плакала до тех пор, пока я не брала ее на руки и не подносила к груди. Я сидела на жестком стуле с высокой спинкой, смотрела на ее доверчиво повернутое ко мне маленькое личико и изводила себя вопросами о нашем будущем. Мне казалось – мы как три листочка, которые ветер сорвал с дерева, а теперь гонит перед собой, переворачивает, меняет направление и еще не известно, куда занесет.
А когда я возвращалась из суда домой, мне начинал звонить Бахрин. Он выбирал для этого такие моменты, кода я чувствовала себя наименее защищенной – позднюю ночь или самое раннее утро. Слыша звонок телефона, я, словно опоссум, выхваченный из темноты светом фар, цепенела от ужаса и теряла способность бежать или сопротивляться. Бахрин менял свои требования будто специально, чтобы запутать меня: иногда он настаивал на полной капитуляции, иногда предлагал помириться, но каждый раз не забывал напоминать, что я слишком глупа и беспомощна, чтобы бороться с ним и жить самостоятельно. Его голос имел надо мной какую-то гипнотическую власть, и я не смела повесить трубку, пока со мной говорил мой хозяин и господин.
Однажды Бахрин потребовал, чтобы мы встретились в офисе у его адвоката.
– Я готов развестись с Элми, – сказал он так гордо, словно ожидал поздравлений. – Она околдовала меня, но сейчас я хожу к хорошему бомоху и скоро совсем вылечусь.
– Бахрин, я не хочу с тобой встречаться и не хочу слышать ни о каких бомохах, – твердо ответила я, но он продолжал настаивать, угрожать и уговаривать меня, повторяя «ради наших детей» до тех пор, пока не добился своего.
Какой-то клерк встретил меня у самого входа в приземистое здание из серого песчаника, в котором размещался офис адвоката Бахрина, и провел наверх в небольшой конференц-зал. Муж с адвокатом уже ждали меня, сидя за столом. Я взяла свободный стул, уселась напротив и сразу же почувствовала себя школьницей, опоздавшей на уроки. Именно в таком тоне и проходила наша беседа. Бахрин с адвокатом перечислили мне основные условия примирения: я возвращаюсь в Малайзию и веду точно такую же жизнь, как и раньше. За это Бахрин обещал простить мое глупое бегство и снова признать меня своей женой.
Вместо того чтобы рассмеяться, услышав это щедрое предложение, я начала, как дурочка, объяснять адвокату, почему я не могу вернуться в Малайзию. Я наивно надеялась, что если она поймет, какая жизнь ожидает там меня и моих детей, то попытается уговорить своего клиента оставить нас в покое. Но эта женщина только снисходительно усмехалась, пока я рассказывала ей о насилии, о бесправии и о варварских предрассудках. Задним числом я, конечно, понимаю, что бесполезно было говорить об этом и пытаться показать ей истинное лицо моего мужа, когда прямо перед собой она видела самого Бахрина в его западном обличье: безупречно вежливого, образованного и культурного человека с мягкими манерами и голосом – точно такого, каким он был в те дни, когда еще ухаживал за мной. Я заметила взгляд, которым они обменялись, когда поняла, что напрасно стараюсь, и замолчала. Уверена, что Бахрин описал меня своему адвокату как неуравновешенную, возможно, психически нездоровую женщину, до крайности озлобленную тем, что он взял себе вторую жену.
Мне было уже совершенно ясно, что я совершила ошибку, согласившись на эту встречу, и я поднялась, чтобы уйти, но в это время Бахрин попросил адвоката на несколько минут оставить нас наедине, и та немедленно согласилась. Когда она вышла, он пересел на стул рядом со мной.
– Ясмин, я люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулась. – Он сунул руку в правый карман, извлек оттуда красную бархатную коробочку и, открыв ее, продемонстрировал мне кольцо с бриллиантом. – Посмотри, я купил это для тебя. Я правда тебя люблю. – Он положил коробочку мне на колени. – Если ты вернешься, у нас все наладится.