Как я охранял Третьяковку
Шрифт:
Подлинный драматизм ситуации заключался в том, что если бы Ромашкова, выходя с бесценным шедевром из Депозитария, не обнаружила бы у дверей хваткого молодца в неброском, но приличном пиджаке… И если бы упомянутый молодец голосом сладким как мед, но одновременно твердым как сталь (бывают такие поразительные сопряжения в природе) не потребовал бы у нее верительных грамот… Кары на и без того исстрадавшийся «Курант» обрушились бы воистину библейские: и мор тебе, и глад, и чума, и саранча, и трубы иерихонские, и двойной хыкыц всмяточку под чесночным мексиканским соусом – было бы все по
Я это все для чего рассказываю?
Просто какое-то провидение привело меня на «шестую» зону! А Павел Макарович Тюрбанов, эта вероломная выхухоль, подло слинявшая с поста… Ну, думаю, погоди же, ты у меня! В киевские котлеты перекручу мерзавца! Нет, лучше вырву у него печень и дам сожрать еще теплой Романычеву! Или даже нет, не так. Подговорю того Романычева нагадить калом Павлу Макаровичу в его меховые ботинки европейского дизайна! Уничтожу, словом.
Это все, впрочем, потом, а сейчас передо мной стоит Главный хранитель Галереи, и надо «говорить что-нибудь».
С преувеличенным интересом я принялся изучать пропуск: «Форма, бумага, фактура, чернила, печать, подпись… В ажуре. «Один предмет живописи… В сопровождении..». В ажуре. А Ромашкова-то довольна: граница на замке, органы не дремлют. Не ссым с Трезором на заставе… Пошла бы она на десять минут раньше… Мама! Холодный мрак и страшный ужас! Ладно, работаем. Шевели губами, будь попроще. Так, теперь пропуска каждого по очереди. Китаева. В ажуре… Барыбина. Значок, цвет, печать, чернила… Соответствует. Так, дальше… Старший научный сотрудник С. М. Крукес. Гм… Кто таков, что за птица-лебедь? А, кстати, чего-то этот Крукес-шмукес нервничает. Определенно кошмарит мерзавца… Может спиздил чего? Качни-ка его на косвенных…
«Эта-а-а… Не вас ли я видел позавчера в «Стекляшке» на Полянке?». Попроще вид, губу оттопырь…
«Нет? А ведь похож… И борода, и все…». Пуговицу затеребил, пёс… Ромашкова, видал, как бровью-то повела… Тоже не нравится ей сей мятежный Крукес? Качай его, качай!
«Стало быть, не вас, да? Жаль. Там у меня знакомая официантка имеется. Во-о-от такая… Гладкая девушка. Одно слово, краля!». Не интересуюсь, говорит, официантками. Как интересно… Официантами, значит? И все-таки он нервничает.
С сожалением я протянул старшему научному сотруднику его проходку. Но не отдал сразу. Когда Крукес С. М. трясущейся рукой схватил пропуск, я, глядя ему прямо в глаза, нанес разящий удар: «И в обезьяннике 142-го отделения в ноябре 94-го я тоже не вас встречал, значит?». И в глаза ему гамадрилу, в глаза! Фиксируй! «Выпад пар-лафет с поворотом на ѕ золотника. Сей удар гарантирует конфузию неприятеля и его скорую кончину». Х-х-х-ц! Внутренние органы в беспорядке сыплются на ботфорты и «передавайте привет товарищам из костромского комитета!». Чуть не упал, бедняжка Крукес. Но все отрицает, игуанодон бородавчатый.
А вот девушка в полосатом шарфике, совсем даже наоборот. Хорошо держится, сучка, качественно. Прекратите, говорит, балаган. Ишь… Ромашкова стоит помалкивает,
«Не могу понять… Э… Пропуск-то у вас того… Истек. (она: «тяф-тяф-тяф!») И вовсе это не чушь никакая! (она: «тяф-тяф-тяф!») Женщина, мы это… Мы работаем, а не в игрушки играемся!».
Ах-ах! Непонятно, говорит, зачем вы тут вообще стоите. Ну, блин, коза! На штык бы тебя…
«Эта-а-а… значит так. Слоны в зоопарке стоят, а мы тут осуществляем пропускной режим. В экспозицию, значит… не могу вас допустить. Не имею такого права. А пропуск я изымаю до выяснения всех обстоятельств».
Отдайте, кричит, не ваше это собачье дело. Как так не мое? Очень даже… Ну-ка, построже с ней. Металлу в голос. «Встаньте, пожалуйста, на место!». Растерялась, интеллигенция… Сейчас заплачет.
Допустим, конечно, не совсем так все было. Но близко к этому, чрезвычайно близко. Проявил я, словом, и чудеса принципиальности и образцы служебного рвения. После коротких препирательств, Ромашкова в конце концов наказала нерадивой сотруднице возвращаться назад. Процессия проследовала в залы. Я промокнул лоб галстуком и мысленно возблагодарил Святого Пафнутия.
Потом я подошел к SLO и набрал номер дежурки. Мне вдруг с непреодолимой силою захотелось увидеть Павла Макаровича, заглянуть ему в глазки, крепко обнять, потрепать его по непокорным вихрам и прошептать на ушко несколько жарких, исключительно нежных признаний. Десятки и даже сотни самых искренних слов уже вертелись у меня на языке. Истинно вам говорю, если я сейчас же не увижусь с Павликом, то сдохну в страшных корчах, блять!
С другой стороны, надо обставить все деликатно, технично. Все-таки сотрудник Тюрбанов в данный момент находится под моим командованием, а, стало быть, в его проступке отчасти есть и моя вина. «Не доглядел!», «не воспитал!», «не смог донести до сознания подчиненного всю важность и ответственность нашего Дела!», ну и прочее бла-бла-бла. На хрена мне еще и эти осложнения?
На мой звонок отозвался Гарик Романов:
– Да?
– Игорь, там Паши Тюрбанова не видно? – спросил я самым скучающим тоном.
– А он только что ушел. Кофе попил и ушел.
(Кофе?! У потемнело в глазах. Он, значит, кофе пил, пока я тут перед Главным хранителем отжигал кадриль «Дядя Ваня – хороший и пригожий (топ-топ, два притопа), / Дядя Ваня – всех юношей моложе! (хлоп-хлоп, два прихлопа)»!).
– А что? Что-то случилось? – поинтересовался Гарик.
– Нет-нет, все в порядке.
– Фил, он вот буквально только что… Ты уж там его не сильно ругай. Он тебя и так боится.
– Боится? Вот чудак… Ну ладно. Спасибо, отбой.
Гарик, добрая душа, милейший человек, знал бы ты, за какого змея мазу держишь!
Минуты через две послышались неторопливые шаги по паркету и даже легкомысленное посвистывание на тему «А я иду, шагаю по Москве». Расслабленный, в прекрасном расположении духа человек идет с чистой совестью курить свой законный бамбук, право на который ему обеспечено Конституцией РФ.