Как я охранял Третьяковку
Шрифт:
Пока Павел Макарович двигался через Верещагинский и Суриковский залы, я бесшумно вышел через 31-й во Врубелевский, спустился там по 4-й лестнице на первый этаж и, описав полукруг, поднялся обратно, но уже по 6-й лестнице.
В Шишкинском, 25-ом зале томился, задумчиво ковыряя в носу, сотрудник Бабуров. Увидев меня, он вскочил было с банкетки, но я жестом остановил его:
– Сиди, родной, не рыпайся.
Бабуров просиял.
– Тюрбанов проходил? – строго спросил я его на всякий случай.
Бабуров
Я уже знал, что буду делать. Ведь просто наорать на Павлика не велика компенсация. А писать докладные на лишение… Я их не писал никогда, и не собираюсь этого делать впредь. Не наш метод. Обойдемся без шума и пыли. Мы кулуарно, по-семейному разберемся.
Быстро, почти бегом я пробежал три зала, и выскочил из-за угла в 29-й, Репинский. Павлик с самым безмятежным видом сидел на стульчике возле двери Депозитария. Ножку на ножку заложил подлец, и покачивает. Я так стремительно подошел к Павлику, что он даже не успел встать.
– Павел Макарович, проблемы! – драматическим голосом воззвал я, с мрачным удовлетворением обнаруживая в подлых глазенках нарастающий испуг. – Пропуск на картину сюда! Голубчик, умоляю поживее!
И протянул руку. Вид у меня был сверхозабоченный.
Павлик, услышав «пропуск на картину», как-то сразу побледнел:
– Ка…кой… Про… Пропуск? А какой… – он бессмысленно глядел в мою раскрытую мускулистую ладонь.
Я переменился в лице, схватил его за грудки и рывком сдернул со стула:
– Что ты сказал?
– Фил… – залепетал голубчик мой в ужасе. – Я, правда… Я…
– Где пропуск, Паша?! – заорал я.
Павел Макарович, осознавший, наконец, что произошло нечто ужасное, белел и зеленел прямо на глазах («Как бы он часом ласты не склеил апоплексическим ударом» – еще подумал я с тревогой).
– Я на минутку только! – торопливо оправдывался тем временем Павлик. – Я в туалет, Фил! А что… случилось?
Я притянул его вплотную, и глухим голосом сказал:
– Случился вынос произведения искусства за пределы экспозиции. Это подсудное дело. Где ты был, Тюрбанов?
– В туалет я! Честное слово… Пописать… – прошептал Павел Макарович, стыдливо отворачиваясь.
– Не ври мне, сволочь! – ревел я, свирепо вращая глазами.
– Ну… Я еще на минуточку в дежурку зашел… Фил, на минуточку! – истерически взвизгнул Павел Макарович.
Я сделал совсем уже страшное лицо:
– Что-что? Куда ты заходил? Да я тебя за это…
Павел Макарович зажмурился. Он понял, что жить ему осталось несколько секунд.
– Я сейчас побегу, догоню! – закричал вдруг он. – Они наверное еще недалеко… Не успели!
– Кого ты догонишь? – не понял я.
– Того, кто вынес! Фил, ну быстрее же! В погоню!
Тут он и впрямь собрался куда-то
– Ты что, Тюрбанов, озверел? В какую еще, блять, погоню?! А пост? Давай теперь вообще все вынесут?
Павлик безвольно обвис на моих руках.
– Что же делать, Фил?.. – всхлипнул он. – А?
Я швырнул его обратно на стул.
– Оставайся здесь, жди меня. В Депозитарий никого не впускать. И не выпускать. Понятно?
– Понятно… Фил, что же теперь будет?
Я поспешил прочь, но потом остановился, повернулся и приободрил его напоследок:
– Ну, молись, Павлушка. По статье пойдешь, как соучастник. Я тебе постараюсь «преступную халатность» выхлопотать, но это в лучшем случае.
С Павла Макаровича вполне можно было лепить монумент «Ах, война, что ты подлая сделала!». Он, – смертельно бледный, взъерошенный и растерзанный – стоял и ломал ногти. Прекрасно… А то ишь, совсем нюх потерял, свинособака! Кофеи ходит гонять в рабочее время, сучёныш!
Может еще ГНР для вящей наглядности вызвать? Есть там у меня ребята знакомые, они с радостью!
Да ну… Пожалуй, пока достаточно с него. Перегибать не стоит. Пускай пока просто постоит тут один, подумает о смысле жизни. И я ушел.
Проходя «пятую» зону, я снова имел удовольствие наблюдать сотрудника Бабурова. Он все так же сидел на банкетке и с вдохновением ковырял в носу. Что там у него, Кемеровский угольный бассейн, что ли? Какие-то они у меня сегодня несобранные… Нут-ка, посвищем-ка всех наверх.
– Бабуров! – обратился я к нему. – Милый друг, зачем же ты сидишь на посту, а?
Сотрудник застыл в неестественной позе, и не вынимая пальца из ноздри ответил:
– Так это… Ты же мне сам разрешил сидеть, Фил.
Я засунул руки в карманы и сделал удивленное лицо.
– Может, скажешь, что я тебе еще разрешил бабу сюда привести, а? Я тебе что разрешил, Бабуров? Я тебе ДО открытия разрешил сидеть, а сейчас уже ПОСЛЕ. Устав забыл? Ну-ка, встань.
Бабуров нехотя встал.
– Если еще раз увижу, что пальцем в носу ковыряешь – скажу Иван Иванычу, и он тебе его сломает в трех местах, – пообещал я ему. – Понял?
– Понял, – грустно сказал Бабуров.
– Подмены сегодня не проси, понял?
– И это понял… – так же грустно сказал Бабуров.
– Ну и славно. А то совсем освинели тут. Выпишу вот сейчас всем по десять процентов – враз очухаетесь, дебилы!
Бабуров виновато молчал. Возразить ему, собственно, было нечего.
– Ты вот что, Бабурчик… Ты Тюрбанова на «шестой» не меняй пока, – распорядился я. – Потусуйся здесь еще часок. Медведей вон получше рассмотри. Ты хоть знаешь, сколько их там, медведей-то? Не подглядывать у меня!