Как я влюбилась в королевского гвардейца
Шрифт:
Это абсолютная ложь. Если шкатулка такая дорогая, какой кажется на вид, мне придется ограбить банк, чтобы ее заменить. К счастью, он никак не реагирует на мои слова и открывает шкатулку, чтобы проверить ее содержимое. Оттуда сияет ряд сапфиров, соединенных вместе тончайшей серебряной цепочкой. Он выдыхает с видимым облегчением, но озабоченное выражение так и не сходит с его лица, и я чувствую, как почва начинает выходить у меня из-под ног. Выровняв дорогущие камешки, он снова запускает руку в свою шевелюру, и прежде, чем я успеваю вымолвить хоть слово, чтобы вытащить себя из той ямы, в которую сама себя и загнала, этот устрашающе красивый человек
Руки мои немного дрожат, пока я смотрю, как он пересекает двор; пальцы болят, и я трясу кистью руки, стараясь стряхнуть с себя ощущение, оставшееся от встречи. Пока я наблюдаю за ним, золотые часы бьют шесть. Они находятся в самом сердце Королевской сокровищницы, самого длинного здания в Тауэре, протянувшегося почти во всю длину северной стороны двора. Здания, за которым незнакомец пропадает из вида. Как только исчезает его широкая спина и затихает резкое эхо его ботинок, вышагивающих по мостовой, я срываюсь с места и бегу так быстро, что, добежав до собственной двери, уже практически задыхаюсь.
– Ты в порядке, Мэгги, милая? – спрашивает отец из своего кресла наверху. – Заблудилась, что ли? – Я слышу, что он улыбается.
– Да это Кевин снова… – кричу я в ответ. Отец не отвечает, но я слышу его глухое ворчание и представляю себе, как он тихонько костерит моего босса за те качества, которые ему больше всего не по душе.
На самом деле именно отец стал причиной того, что Кевин так сильно меня невзлюбил всего за несколько недель моей работы. Отец застукал его в довольно пикантной позе с заместительницей губернатора Тауэра позади Сокровищницы. Отец ничего мне не сказал и никому не говорил, что случилось, – до тех пор, пока новость не устарела. Но когда через пару недель поползли слухи о романе, Кевин сложил два и два, получил пять и немедленно выбрал меня козлом отпущения. С тех пор он изо всех сил старается сделать так, чтобы рабочая смена была для меня бoльшим кошмаром, чем ночь, проведенная с Генрихом VIII, и конечно, его верноподданные – мои коллеги – следуют за ним во всех смыслах.
Не прерывая отцовских размышлений, я иду прямиком в душ. Я стою там до тех пор, пока в бойлере не заканчивается горячая вода, и лишь тогда чувствую, что мое давление нормализовалось, – впервые с тех пор, как я проснулась.
Смыв с себя запах мужской школьной раздевалки, я тихо сажусь на балконе со столь необходимой мне чашкой чая с молоком и кусочком сахара, дымящейся на парапете.
Люси, самая молодая и энергичная из вороних, сидит на зубцах крепостной стены и смотрит на меня. Ее гладкие черные перья отливают синевой в лунном свете, когда она встряхивает и потом приглаживает их своим длинным клювом. У меня за спиной глухо подвывает Кромвель – он глядит в окно моей спальни, и его пушистые бровки недовольно нахмурены от того, что приходится сидеть в стеклянной тюрьме, вместо того чтобы потрепать кое-кому перышки. Ему невдомек, что на самом деле я защищаю его. Люси, птичка размером с джек-рассела, сидящая как королева, проглотила бы мою пушистую закуску целиком, будь у нее шанс.
Она прыгает по стене, негромко щебеча, а потом легонько стучит клювом по рукаву моей пижамы. Я провожу пальцем по ее голове – знаю, что ей так нравится, – и она удовлетворенно щелкает клювом. А Кромвель по-прежнему упирается лапами в стекло и время от времени принимается его облизывать, ревниво требуя и себе немного внимания.
– Он такой же дурачок, как и его мамочка. – Я кивком
Я потираю шишку на лбу и не могу решить, что заставляет меня поморщиться, – боль или воспоминание о неловкости. Я подношу чашку с чаем к губам, и мой легкий вздох сдувает пар от лица.
– Знаешь, иногда мне хочется тоже стать птицей. Я бы сразу улетала, как только кто-нибудь соберется подойти ко мне, и садилась бы на самую высокую стену, чтобы наблюдать издалека за творящимся хаосом. Хотя, зная меня, я была бы первой птицей с боязнью высоты; так что я бы просто засела в гнезде, пока меня не вышвырнул бы оттуда шторм.
Люси не сводит с меня черных перламутровых глаз и вопросительно наклоняет голову. Я вытягиваю один из стульев из-под маленького столика и сажусь рядом с ней.
– Ну слушай тогда, расскажу тебе, что случилось.
Глава 3
Третий звонок будильника все-таки выдергивает меня из очередной ночи, полной сновидений. Я заставляю себя вылезти из кровати; ни за что не доставлю Кевину удовольствия снова наказать меня за опоздание. Глядя в зеркало, я вижу, что шишка на лбу превратилась в чудесный черно-лиловый синяк, сползший на глаз, как если бы я попыталась, закрыв глаза, сделать себе черным фломастером татуировку, как у Майка Тайсона. Залезая в душ, я все еще думаю о событиях прошлого вечера. Сборы занимают почти час: укладка волос, глажка формы – а я все стараюсь забыть сердитые глаза незнакомца.
Заглядываю в гостиную, чтобы попрощаться с отцом. Он сидит откинувшись на спинку в своем кресле в углу, в руке – пустая тарелка, которой он вяло пытается поймать капли заварного крема, застрявшие, словно мухи, в паутине его бороды. Красные подтяжки обрамляют еще одну пеструю футболку; отец рассеянно машет мне в ответ, не в силах оторваться от повтора полицейской драмы восьмидесятых, и бормочет себе под нос, что у него были точно такие же ботинки и стрижка, как у детектива в фильме.
Ричи точен, как часы, – уже на улице, занимается своей клумбой.
– Доброе утро! – улыбаюсь я ему. Он так увлечен собиранием опавших с его роз лепестков, что вздрагивает, увидев меня. Хотя, честно говоря, тот факт, что я сегодня утром мало похожа на человека и не выбегаю, по своему обыкновению, как сумасшедшая из дверей, тоже может быть причиной его удивления. Он машет рукой и отвечает с тяжелым корнуэльским акцентом, из-за чего мне требуется секунда, чтобы перевести его слова. Я представляю, что в другой жизни он мог бы быть фермером, который каждый день проходит по полю между рядами своих колосьев и бормочет что-то на своем языке, понятном лишь земле и птицам.
У меня остается еще десять минут до начала смены, и я решаю пойти на работу живописной дорогой: ныряю за гаражи, не доходя до восточного бастиона, и поднимаюсь по ступеням тайной лестницы. Как у любой лестницы в Тауэре, у этой тоже имеется своя встроенная система защиты, стопроцентно успешная: ступеньки такие шаткие, что я не могу перешагнуть больше трех за раз, чтобы не воткнуться лицом в бетон. Проход широкий, но закрытый. Кирпичи здесь всегда влажные, и жутковатый звук капели синкопирует с эхом моих шагов. В углу горит оранжевый фонарь, который бросает причудливые тени на каждую поверхность, находящуюся поблизости.