Как закалялась жесть

Щеголев Александр Геннадьевич

— Это более чем серьезно, ласточка моя. Сегодня ты реализовала заказ — десять пальчиков. Как ты думаешь, для кого он предназначался?

— Откуда вы…

— Не отвлекайся, отвечай на вопрос.

— Ну, для Первого зама председателя Кабинета.

— Я спрашиваю, для кого он предназначался на самом деле? Вспомни, пошевели мозгами — кому могло понадобиться столько мелких, подчеркиваю, мелких… как ты называешь эту пакость?

— Иг… игрушками.

— Во-во. Мелких игрушек. Если вспомнишь — поймешь, кто мой король и чей я князь. Я не прошу список клиентов сейчас, зайду на днях.

И не рекомендую консультироваться с теми, кто тебя прикрывает. Кстати, кто тебя прикрывает?

Эвглена Теодоровна поднесла руку гостя к своей щеке. Прильнула к этой огромной властной руке. Ее чувственные губы задрожали, ее зрачки расширились. От нее едва уловимо запахло полевыми цветами.

— Виктор Антонович, вы ведь не сделаете мне ничего дурного, — произнесла она. — Во имя нашего прошлого, во имя нашей дочери. Я и так — полностью ваша.

Сила, которую она вложила в эту реплику, сломала бы любого нормального мужика…

— Ты знаешь, что на меня твои фокусы не действуют, — спокойно ответил Неживой. — А плохого я тебе, конечно, не сделаю. Пока.

— Вы задаете абсолютно невозможные, страшные вопросы, — сказала Эвглена Теодоровна в отчаянии.

— Не хочешь разговаривать — я подожду. Давай перейдем к делу номер два. Где ты прячешь свою больничку?

— Здесь, на втором этаже.

— Отлично. Очень хочется посмотреть. Не откажешь старому другу в короткой экскурсии?

Эвглена Теодоровна тяжко вздохнула.

— Если вы настаиваете…

* * *

…Елена отпрянула от двери, возле которой она подслушивала, добежала на цыпочках до операционной, повернула к главной лестнице и выскользнула из медицинского блока. Закрыла стальную дверь с надписью «Второй» (красные буквы на белом фоне) и только тогда надела тапочки…

* * *

…Виктор Антонович Неживой остро взглянул на портьеру, скрывавшую дверь в «больничку», и широко улыбнулся.

18.

Необычные звуки ворвались в мир нашей тоски…

Я привстаю на локте. Сажусь. Тетя Тома тревожно выглядывает из своей каморки, затем выходит и смотрит вдоль коридора. Что ей там видно, не знаю. Слышен рев, то ли человеческий, то ли звериный. И тут же — отчаянный стон Эвглены: «Разбил!»

Все это далеко, но отчетливо. Похоже, из будуара. Наверное, дверь в будуар открыта, иначе хрен бы я что услышал. И вдруг рев обрывается. Торопливое шлепанье — где-то там, в конце коридора (ага, Купчиха забегала), — и снова ее стоны: «Разбил, скотина!.. Урод!.. Вот ведь урод!..» Потом яростно громыхает каталка; звук приближается…

Везут кого-то нового.

Низкорослый крепыш с бычьей шеей — в одних носках. Носки черные, длинные, почти до колен. На редкость волосатый дядечка. Пристегнут к каталке четырьмя ремнями. Лежит неподвижно, глаза закрыты.

Эвглена плюхается на свободную койку и произносит совершенно неожиданное для нее слово:

— Блин…

— Наш друг под наркозом? — интересуюсь.

— Какой наркоз?! — вспыхивает она. — Вазой его по башке долбанула!

И правда, стриженая голова строптивого любовника повреждена. Из темени сочится кровь, постепенно спекаясь в темно-вишневую лепешечку.

И ваза пострадала. Уж не китайская ли, которой Купчиха так гордилась?

— Из захвата ногу вырвал, и давай лягаться, — жалуется она. — Просто бешеный. Оба шприца у меня из руки выбил.

— Неблагодарный.

— Ой, только твоих острот не хватало!

— Сотрясение мозга, — констатирую я. — Черепно-мозговая травма. Вам, девочки, на это, конечно, наплевать, но неужели вы собираетесь в таком состоянии его оперировать?

— Утром решу. Кстати, насчет наркоза… — Она встает. — Тетя Тома, пойдем, поможешь.

Женщины уходят.

И в ту же секунду будущий «товар» открывает глаза.

— Меня зовут капитан Тугашев. Я все слышу.

— Все слышу, а сказать не могу, — сочувствую я.

— Вы так шутите, да? Я сотрудник МУРа. Развяжите меня, быстро.

Он силится повернуть раненую голову и посмотреть в мою сторону.

— У тебя есть имя, капитан Тугашев?

— Роман.

— Ты на задании?

— Я всю жизнь на задании. Развязывай, ё-моё!

— Видишь ли, Рома, я не могу выполнить твою просьбу, потому что пока я буду до тебя добираться, девочки уже вернутся. Я не успею даже одну твою руку освободить. Так что если ты не на задании, а пришел сюда клубнички отведать, то плохи наши с тобой дела.

Наконец он увидел меня — в полный, как говорится, рост. Лицо его застывает.

— Попробуй зубами… — вымучивает он. — Рукой — и зубами…

Тетя Тома вносит снаряженную капельницу. Следом — Эвглена со шприцем.

— Держи его руку, — командует Эвглена. Затем — горе-любовнику: — Не дергайся, дурак! Иглу сломаю!

— Ты еще не знаешь Рому Тугашева, сука! — хрипит тот. — Ты, сука, меня еще узнаешь!

— Конечно, конечно, — воркует она, метя пленнику в локтевую вену.

С третьего-четвертого раза Эвглена попадает, куда надо.

— Передай… — говорит капитан слабеющим голосом. — Позвони драматургу… Пиши номер…

Все, спит. Заснул «на острие иглы». Сомбревин действует практически мгновенно, а ему для разгона вкатили, как видно, сомбревин.

Женщины перекладывают тело на кровать.

— Ну, и зачем ты такого жеребца заарканила? — спрашиваю.

Пока тетя Тома ставит капельницу (тоже с какой-то наркотой), Купчиха находит возможным поболтать.

— Никого я не арканила. Сам прицепился, когда я Виктора Антоновича до метро проводила. Тороплюсь обратно домой, и вдруг — этот. «Девушка, вы летите, как эсминец на боевом рейде. Возьмите на буксир побитого штормами клерка». Это я-то девушка!

— А дальше?

— Сам видишь, что дальше. Не прогонять же, думаю. Смотри, какой мясистый парень. Очень, думаю, своевременное знакомство, учитывая заказ Виктора Антоновича. Кроме того, разговор с Еленой из головы не выходит.

— Разговор с Еленой?

— Ой, не спрашивай. Что с девчонкой творится?

И я не спрашиваю. Боюсь себя выдать. Я слишком возбужден, чтобы вот так сразу найти вопросы. Купчиха уходит. Тетя Тома некоторое время сидит возле своего нового подопечного, и тоже исчезает — ложится у себя на топчан. Алику Егорову вообще вся эта сцена до фени — как спал, так и спит, сраженный промедолом. Ложусь и я.