Как запело дерево
Шрифт:
— Ну, что ж, — улыбнулись эльфы. — Мы тебя прощаем, шмель.
Галадор влез на трон и подставил спину Антальцидору, чтобы тот мог взобраться наверх.
Маленькой серебряной шпагой Антальцидор одну за другой перерезал нити, высвободил лапку, крылышко, остановился.
— Ты раскаиваешься? Ты правда больше не будешь? Клянешься?
— Клянусь! — ответил шмель.
Еще несколько легких взмахов шпаги, и лапки шмеля зашевелились, а крылышки задрожали.
— Лети к нам! — приказал Антальцидор. — Вылетай на свет, чтобы тебя было видно. Садись прямо перед троном.
И
— Сядем же вместе на королевский трон, — продолжал Антальцидор. — Так, хорошо! А теперь, друзья, считалку! Вместе, я и Галадор. Я уверен, что все получится… А ты, шмель, аккомпанируй нам, ритмично, звучно, чтобы все звери в лесу, дневные и ночные, услышали нас. Все готовы?
— Да, — ответил Галадор.
— Да, — сказал шмель.
— Тогда — раз, два, три…
Антальцидор подобрал свою волшебную палочку с золотыми цветками и взмахнул ею, подавая сигнал. И оба эльфа в полный голос, на одном дыхании запели лесную считалку. А шмель на своей трубе, на цимбалах и большом рокочущем барабане аккомпанировал песне эльфов.
И конечно, все звери беспрекословно повиновались ей. Белка прыгнула с сосны на граб, растопырив лапки и распушив хвост; защебетала болтливая малиновка; заворковал сизый голубь; застучал по сосне дятел; черный дрозд начал ритмично выводить свои рулады; а все ночные звери — козодой, летучая мышь, сова, вся семья ежей и жаба из болотца — тихо держались в тени, зная, что их время еще не пришло; большие звери остановились поодаль. Косуля с острыми рожками грациозно вытянула свою гибкую шею, олень — Ветвистые рога высунул морду из зарослей папоротника, кабан спрятался в кустах так, что видны были только его горящие глаза. И все они, затаив дыхание и замерев, слушали двух друзей.
Корова на лугу, Сорока на суку, Крот в норе, Свинья во дворе, Выдра в речке, Курица на крылечке, Чертополох для осла, На цветке пчела, Для белки орешки, Для ежа сыроежки, В гнезде синица, Для мышки пшеница, Травка для зайки, Лань на лужайке, Мокрица в колодце, Жаба в болотце…—И так до конца, ни разу не запнувшись и ни разу не переведя дыхание, до — вы помните? —
…Дятел на сосне, Жаворонок в вышине!Звонкие голоса эльфов взмыли ввысь, как трели жаворонка. Колокольчик и Коломбина выпрямились на своих стебельках и засинели ярче обычного.
— Ну а теперь наша очередь! — сказал шмель.
И все звери, а также Колокольчик и Коломбина хором запели хвалебную песню эльфам:
КтоЖАН ЖУБЕР
Превращения Пилу
Перевод Г. Шумиловой
— Что такое яблоко? — спросил отец.
— Яблоко? — переспросил Пилу.
— Да, яблоко.
Перед сном Пилу еще должен был выучить урок. Он положил локти на стол и уставился в потолок. Отец позевывал, на краю блюдца дымилась его сигарета. Из носа у него торчали три волоска. Ровно три. Пилу много раз их разглядывал.
— Ну же, не тяни! Что такое яблоко? — сказал отец.
Его терпение явно подходило к концу. Пилу взял со стола яблоко и откусил от него.
— Яблоки я люблю.
— Я тебя не о том спрашиваю! Что такое яблоко? Ну, отвечай! Ф… Фр… Фрукт, балбес!
— А-а, фрукт! — протянул Пилу. — Но ведь банан — тоже фрукт. А бананы я не люблю: они холодные и противные, как слизняки. Бабушка все время пичкает меня бананами. Говорит, что они такие же вкусные, как бифштекс. Ну уж неправда! Вот яблоки я люблю. Яблоко-это-то-что-я-люблю.
— Не морочь мне голову. Яблоко — это фрукт. Вот и все!
Правое ухо у отца покраснело. Пилу не отрываясь смотрел на него и сосал яблочное семечко.
— Ты мне надоел, — сказал отец. — Иди спать! Мама, уложи его в кровать да отшлепай хорошенько. Он себя плохо вел, очень плохо.
Мама подошла к нему. Руки у нее покраснели от мытья посуды, они были такие же красные, как папино ухо.
Пилу с достоинством удалился из комнаты. Краешком глаза он увидел, что отец поднялся. Теперь он был большой, как шкаф — большой, сердитый шкаф. Он закурил сигарету и о чем-то задумался.
Вдруг Пилу чихнул, и последнее яблочное семечко выскочило у него изо рта на пол, а он-то думал, что сможет сосать его в кровати.
Мама молча раздевала Пилу. Вот он поднял правую ногу, левую ногу, правую руку, левую руку, поднял голову, высунул под рубашкой язык. Молния зацепила волосы. Мама тоже рассержена — это ясно с первого взгляда, но все же не так, как папа. Она шлепнула его разок, совсем не больно, почти погладила, но как бы там ни было, Пилу это показалось унизительным для мужчины — а ведь он мужчина.
Потом мама уложила его в постель. Простыни были чистые и жесткие. Мама поцеловала его кое-как, совсем не по-маминому, сказала: «Спи, негодник!», погасила свет и вышла.
Пилу остался один. Стоял июнь. В открытое окно с улицы проникали разные запахи, влетала пыль, доносился шум автобуса. С кровати Пилу не было видно неба и вообще ничего, кроме стены дома напротив с маленьким светящимся окошком и бельевой веревкой, протянутой от этого окошка к его окну.
Пилу было грустно, и он громко сказал, чтобы не чувствовать себя таким одиноким: