Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Сергеев Артем Федорович

Так что, если говорить о случайностях—неслучайностях, то тут нужно смотреть более ши­роко. И когда как-то вновь шел разговор о кру­шении аэровагона, в котором погиб мой отец и вместе с ним руководители союза горнорабочих горнодобывающих государств, то на замечание о том, что, очевидно, вагон был недостаточно совершенен, Сталин заметил: «Так Вы думаете, что причина все-таки техническая? А может быть, политическая? Не забывайте классовой борьбы». При этом разговоре присутствовали Киров, Буденный, Жданов.

Е. Г.: Звучат версии, что Сталин завидовал Кирову и его убрал.

А. С.: Я уверен, что такие предположения — ложь. Но ложь не

простая, аполитическая. Аполитическая ложь есть уже настоящий вред и своего рода, пусть даже и неумышленное, но преступление. Сталин не мог завидовать Кирову. Конечно, люди иногда завидуют в чем-то друг другу, каким- то личным качествам, которых у одного больше, у другого меньше, но в данном случае со стороны Сталина не могло быть ревности к славе Кирова, к любви народа к нему. А Кирова действительно очень любили. Да и неудивительно: он был очень обаятельный человек. Но их взаимоотношения были прежде всего взаимоотношениями друзей, которые вели общую борьбу, делали общее дело. И один из них был главой этого дела, а другой его любимым помощником, незаменимым в чём-то, верным, преданным другом. И никакой ревности быть не могло, потому что люди они были разные. Сталин был хозяин: он знал экономику, знал ведение хозяйства, знал много практического в ведении дела. А Киров был блестящий народный трибун, за которым шли люди, он умел говорить с народом, воодушевить, повести за собой, зажечь, вдохновить на самое нелегкое дело, мог вести народ в нужном направлении. Но он не был хозяйственником. Они были в этом отношении разными людьми. Киров не был столь прагматичен, скру­пулёзен в ведении хозяйства. Конечно, он понимал, что и как нужно, и мог поднять на это людей. Но не был таким хозяином в экономике, таким рачительным, дотошным, знающим и видящим на много шагов вперёд и на много времени вперёд, не видел, что и из чего происходит, так, как это знал и видел Сталин.

Е. Г.: А каковы Ваши впечатления от выступле­ний Сталина?

А. С.: Выступления Сталина были таковы: спо­койная речь, внушающая людям уверенность. Все раскладывалось по полочкам. Все поясня­лось. Люди верили Сталину, знали, раз Сталин сказал — значит, будет сделано. Всегда так было. Чтобы Сталин сказал и не выполнил — такого не было.

Сравнить, например, с Троцким. Кто-то из стариков однажды заметил: «В чем разница между выступлениями Троцкого и Сталина? Троцкий всех куда-то страстно зовет, и все готовы куда-то рваться по его призыву, а куда — не знают. Троцкий закончил говорить — никто ничего не помнит. А после речи Сталина люди знали и понимали цели и задачи как страны, так и свои личные».

Е. Г.: Были у Сталина еще друзья?

А. С.: Конечно. Орджоникидзе часто бывал в доме. Они были большими приятелями.

Кто еще был другом Сталина? Очень любил он Нестора Аполлоновича Лакобу (председатель ЦИК Абхазии в то время — А. С.), хотя тот был значительно моложе, года с 1896, думаю. У Лакобы был сын Рауф. Помню, как Лакоба приезжал погостить в Сочи. Он приехал с шофером Гришей Гагулия на новом «Линкольне», 1932 года выпуска. В Москве тогда несколько штук таких было.

Выше занимаемого положения Лакоба не мог подняться, несмотря на свои выдающиеся каче­ства, потому что был глухим. Это тормозило, он не мог широко общаться. Он тоже был личным другом, близким, любимым. Могу сказать по всем своим ощущениям: при Кирове в доме было светлее, чем без него. При Лакобе в доме тоже было светлее. А вот когда приходил Берия, в доме становилось темнее, безусловно. Так же было, я помню, когда приехал Буду Мдивани. Сейчас это имя мало что говорит, может, больше его знают в Грузии. Его присутствие, прямо скажем, не освещало дом. И хотя тоже были разговоры и довольно раскованная обстановка, беседы на разные темы, но не было внутреннего спора, не политического, а по любому вопросу, где была бы полная доверительность, искренность

и где бы в споре искали не неправоту кого-то, а выход, решение, как лучше можно что-то сделать, как из каких-то разногласий можно лучше выйти. Это всегда было с Кировым, когда приезжал Лакоба, тоже так было. Но Киров, повторюсь, был самым близким и любимым другом Сталина.

Получив известие о гибели друга и соратника, Сталин сразу с определенной им группой руководителей государства, работниками безопасности и следствия выехал в Ленинград, определил и организовал необходимые мероприятия по расследованию и похоронам. То есть похоронами друга он занимался самым непосредственным образом. Он сам определил весь ход и порядок траурной процедуры, печальный и торжественный ритуал прощания и похорон — вплоть до поминок. Гроб с телом Кирова был установлен в Таврическом дворце.

Хоронили Кирова со всеми воинскими почестями — как воина, погибшего в бою. Везли до Московского вокзала на лафете артиллерийского орудия. Это было 107-миллиметровое орудие образца 1910 года, 1930-го года модернизации, которое состояло на вооружении 2-й ленинградской артиллерийской школы [12] .

Захоронили Кирова в Кремлевской стене. Поминки были устроены в квартире Сталина в здании бывшего Сената.

На поминках было видно, что Сталину тяжело от того, что такое новое горе на него навалилось. На поминальном обеде он сказал речь. Говорил коротко, глухим голосом, не расправляя плеч, как бы сжавшись, ссутулившись, несколько раз заводил патефон с любимыми мелодиями Кирова.

12

Бывшего Михайловского императорского артиллерийского училища, старейшего в России, которое было преобразовано в 1918 году во 2-ю Петроградскую артиллерийскую школу (в 1937 году — во 2-е Ленинградское артиллерийское училище; теперь это Коломенское Высшее артиллерийское училище).

У всех присутствующих было очень подавленное настроение. И вдруг как будто Сталин воспря­нул, поставив «Варяга» со словами: «Наверх, вы, товарищи, все по местам», а затем и «На сопках Маньчжурии» со словами: «Но верьте, ещё мы за вас отомстим». Потом Сталин сказал, что наш дорогой товарищ Киров был оптимистом, жизнерадостным человеком, если мы будем плакать, если мы будем распускать сопли (я хорошо помню именно это слово. — А. С.), то этим мы оскорбим память нашего дорогого друга. Горю — конец. Начинаем снова работать. В тяжелом труде будем с радостью продолжать наше общее дело. Это будет лучшей памятью дорогому товарищу Кирову. Дорогой товарищ Киров без страха шел на борьбу, он знал, что исход в борьбе может быть и таким лично для него, но он был уверен в нашей победе и без колебаний готов был отдать за это свою жизнь. Вытряхнем наше горе, подтвердим его уверенность в нашей победе.

В молчаливой паузе Сталин произнес слово «тризна», повторив его за словами песни «На сопках Маньчжурии»: «Справим кровавую тризну». Эта песня как одна из любимых Кировым тоже звучала на поминках.

Затем Сталин стал вспоминать эпизоды, связанные с Кировым. Среди них были и забавные. Напряжение обстановки несколько смягчилось, мрачность настроения тихонько шла на убыль. Сталин вспомнил, как они с Кировым подшучивали друг над другом. Дальше Сталин рассказал пару анекдотов. Они были очень по делу и к месту. Потом прочитал наизусть пару маленьких отрывков из Зощенко, Гоголя, Салтыкова-Щедрина. В этом он был таким мастером, что гости сначала с трудом сдерживали улыбки, а потом уже смеялись.

Таким образом, гнетущая атмосфера рассеялась. Сталин это делал необыкновенно корректно. Здесь не было никакого кощунства над поминаемым. И в то же время все ощутили, что жизнь не остановилась, она идет дальше. А ведь ему было труднее и тяжелее других, потому что он потерял ближайшего друга и бесценного помощника.

А потом, позднее, объяснил нам с Василием, что значит незнакомое нам слово «тризна» из песни «На сопках Маньчжурии».

Детдом