Как живется вам без СССР?
Шрифт:
Генералу не хотелось стать пылью под ногами тех, кто заманивал профессоров, врачей, инженеров из любой страны и мгновенно превращал их в подметальщиков, курьеров, банщиков. Потому и стал жертвой той неожиданной войны, на которой вдруг победили недруги, объявившие вскоре отставку огромной страны вместе с ее ста восемью десятью народами.
Мэр Москвы Лужков, любивший отключать канализацию, свет и воду где только можно, а ему тогда можно было все, выгнал старого генерала из служебного кабинета и в насмешку над ним сдал эти апартаменты частной сионистской компании. Вот у мэра Лужкова его национальная принадлежность, в отличие от Давида Абрамовича Драгунского, видимо, оказалась в данном случае значительной составляющей. Потому
Сам Лужков позднее, как деревенский старичок, завернув в свою жену, будто в тряпочку, невесть откуда взявшиеся огромные капиталы, тут же смылся в другие страны, как только над Москвой что-то громыхнуло вдали. Какие-то искры лишь мелькнули в проверяющих органах, как Лужкова тут же ветром унесло. Вдорогущий австрийский отель, который вдруг оказался собственным. И не только он один.
Так кто же, объясните, был подлинным героем страны в те годы?
В день смерти Давида Абрамовича Драгунского в газетах «Завтра», «Советская Россия» был опубликован некролог: «…16 октября 1992 г. Москва прощалась с верным сыном России Давидом Абрамовичем Драгунским. Генерал-полковник Танковых войск, дважды Герой Советского Союза, Давид Драгунский однажды сказал: „Я горд и счастлив, что принадлежу к поколению, которое воевало и сокрушило фашизм“».
И в этом коротком прощальном тексте — тоже вранье и сознательная подмена понятий. Старый генерал был сыном Советского Союза! Иначе не расправлялись бы с ним так подло. Тут уже срабатывал национализм с другой стороны. Уже и оппозиция подчищала историю, ломала страну и корежила ее не меньше стреляющих окраин. Для чего охотно и сознательно путала бездушный космополитизм с теплым и добрым интернационализмом — братством людей в собственной стране. Всем: и левым, и правым — почему-то хотелось, чтоб каждый народ шел над бездной один, первобытным зверем, и опасливо поглядывал на тропки, по которым двигались другие народы, лишь рыча и оскаливаясь.
Потому стоило только Анне принести в какую-либо редакцию материал о необходимости сохранить государство в том виде, в каком оно есть, чтобы никому и никогда не приходилось бежать с малыми детьми на руках, как слова «Советский Союз», «советский» тут же из текста даже в патриотическом издании вымарывались.
Она понимала, когда некий Эндрю Росс Сорокин из Оклахомы, когда-то удравший из Советского Союза и уже привыкший к роли приймака на чужой земле, пишет в чужестранной газете, мол, «в 1927 году российское правительство выступило с предложением оплатить 15 % стоимости облигаций в обмен на новый французский кредит, но получило отказ». Так мог писать чужак, сознательно в своей статье подменивший название страны, ибо в те годы правительство уже было Советским.
Но также поступали и те, кто в речах и на всех перекрестках вроде горой стояли за Родину… Анна не понимала их задач, их подлинных целей. Неужели и они заодно с врагом, но, прикинувшись овцами, идут в тех колоннах, к которым реально, в душе никакого отношения не имеют?
Познавать в эти дни приходилось людей с разных сторон. Каждый повернулся к обществу, будто Луна, темной и неожиданной стороной.
Чечня превратила сто семьдесят тысяч граждан в рабов, посадила их в ямы, заморила голодом, многим отрезала головы, а, получив за эти бесчеловечные проступки по морде, взвыла от возмущения, схватила в руки автоматы, гранатометы… и по скалам, по домам, по теплым людским шеям, по чужим и собственным детям. Сколько теперь их, инвалидов, сирот, стонет в чеченских детских домах!
Чуть позднее чеченский поэт Лечо написал исследование о том, что вся цивилизация зародилась в каком-то высокогорном чеченском
По всей стране взметывались протуберанцы необъяснимой ненависти друг к другу: в Приднестровье молдаване стреляли во все, что двигалось. В Латвии на телебашнях шли горячие бойни. Таджики закатывали друг друга в бетон. Казахи — в песок…
Лава страданий, то и дело взрываясь, летела на недосягаемую высоту, падала вниз тяжелой лавиной, заполняя опустевшую бездну умершими надеждами или еще живыми, но таки умершими, которые уже ни одним светлячком своим не могли порадовать и поднять над этими битвами ни одну жизнь. Неужели через такое глобальное поражение страны можно придти к каким-то победам?
Это мегатонное извержение национализма, рванувшее в стратосферу, услышала вся планета. Придушенные прежней жизнью инстинкты алчности, молниями теперь метались по пылающему небу, взрывной волной обогнули земной шар. Наверно, сотни раз, потому беду, спровоцированную на одной шестой части суши тысячами мерзопакостных душ, своих и чужестранных, не могла не заметить даже Галактика.
Обвал вершины на гигантское дно… И великое государство — Советский Союз, основа равной жизни для миллионов, уже грандиозными обломками лежит бездыханно на дне кальдеры. Однако его гибели никто, кроме жертв, не заметил. Оставшиеся в живых норовят в это время набить за щеки сотню бутербродов, выстроить не один, а кучу домов, пододвинуть прямо к крыльцу Гавайские острова или Сейшелы, чтоб теперь каждый день у ног шумел океан. Люди уже боролись не за необходимую долю во всем, а за… сверхдолю. Иной раз — космическую.
Сундук умудрился засунуть в свои недра даже политику, которая коли нынче и высовывала свою морду наружу, то вещала с трибун необуянную глупость.
— Страна должна быть маленькой и дешевой! — изрек на телеэкране Константин Боровой, слегка, конечно, перепутав Советский Союз с карликовой Кибуцией. Не там ли и получил он сию установку? В такой стране, видимо, нуждался индивидуально сам Боровой, но почему-то не уехал в катакомбы подобного Карлика, остался и вдруг ни с того ни с сего стал главным редактором журнала… «Америка». Неужто по просьбе Вашингтонского обкома озвучивал он тогда кощунственные для огромной страны установки, а там наконец-то оценили и наградили Натаныча высокой должностью?
Но лекала эти чужеродные о том, что страна должна быть меньше, мгновенно подхватили другие. Вместо огромной страны с ее несметными территориями всем захотелось вдруг иметь просто-напросто… Сундук Большой ли, маленький, но свой, индивидуальный. Чтоб залезть в него как в детстве, захлопнуть за собою крышку и в темноте таинственной мять в руках хоть какое-нибудь сокровище. Страна уже сокровищем не казалась.
Многочисленный люд на улицах почему-то желал теперь иметь лишь блага от государства. Ну, каждому бы по пещере Аладдина или — Среднеазиатское управление железных дорог, в придачу еще и Норильский никель. Даже за счет убийства собственной родины. Прежние границы в этом простеньком желании «положить и Багамы в сумку», теперь очень мешали. Никого уже не устраивала когда-то выстроенная система сдержек и противовесов, созданная для того, чтоб человек не зверел, а тянулся бы в первую очередь к доброму и опрятному.
Безобразный Сундук, разросшийся в десятилетие до невероятных размеров, командовал теперь всей жизнью: когда-то мирные и тихие, трудолюбивые, не корыстные когда-то люди замечтали вдруг иметь особняки даже в… Америке. В этом вопросе у всех появилась литерная скорость мышления, дабы не упустить хоть что-то и даже в момент агонии страны прихватить бы побольше заводов, рек, морей, территорий… Ради чего и взяли в руки автоматы, чтоб напрочь снести башку другому. Чужая беда уже не воспринималась трагедией. Через нее перешагивали, будто через холмик, еще не заросший травой.