Как жизнь, Семен?
Шрифт:
А старушка сидит не шелохнется.
— Где же дом-то твой?
— А вон прямо.
Глянули и опешили. Дом как дом, еще крепкий, а крыша… на слегах остались только редкие пучки соломы. Нет крыши.
— Как же ты, тетя, живешь? — опрашивает Максим.
— А вот так, мечусь из угла в угол.
Догадался я, что вполне серьезно приторговывала она нашу палатку.
— Попросила
Махнула Анна Ивановна рукой, сказала жалобно:
— Разве будут. А помочь некому — сирота я.
Вошли мы в избу и совсем не по себе стало: подоконников почему-то нету, стены черные-черные, а пол, показалось, цементный. Грязь и навоз притоптались, половиц не видно. На постели подушки и одеяло засалены до блеска. Стол завален: тут и кастрюля, и сковородка с недоеденной жареной картошкой, и в бумажном кульке печенье, и мед в чашке, жирные мухи по нему ползают.
Ничего более мы не сказали «сироте». Заплатили за петухов и скорей из деревни. В дороге договариваемся, что завтра заедем в контору к председателю колхоза, разузнаем, что и как, посовестим: дорогие, мол, товарищи, не годится в беде человека оставлять, не по-советски это.
Но заехать нам не пришлось. Вечером полил такой дождь, что мы поспешили выбраться на хорошую дорогу. Приехали в свою деревню к Авдотье Ивановне. За чаем и рассказываем, у кого были.
— У Белихи! — изумилась она. — Да как же вас, родимые, к ней занесло? Знаю, как же… Все ее в округе знают. Она у нас вроде достопримечательности. Председатель-то Василий Кузьмич ей прямо сказал: «Ты у нас, Белова, — живое прошлое»… Сами посудите, как ей помогать, когда она в колхозе и не рабатывала. Живет коровой, держит кур, овец, поросенка, а то и телочку. А что дом без крыши и подоконников нету, значит, собирается уезжать. У нее страсть такая… Поживет в деревне, намозолит всем глаза, а потом избу на слом продаст и переезжает. Не смотрите, что она так бедно выглядит, деньги у нее на двух сберкнижках.
Примерно через год снова я был в тех местах. Дома этого уже не нашел. Обломки кирпичей и яма, служившая подпольем, а
Парень в пыльном комбинезоне с запыленным лицом, видно, комбайнер, проходил мимо, и я спросил его, что случилось с хозяйкой дома.
— А она теперь за рекой живет. Не беспокойтесь. Здравствует, — пояснил он, показывая в улыбке белые зубы.
Прощание с летом
Ночевали мы раз у Савинского, красивого села, широко раскинувшегося по берегу реки. Дотемна ловили рыбу, потом, пока ужинали и рассказывали, у кого что сорвалось, припозднились. Был с нами удачливый рыбак — деревенский паренек Славка. Привез он на реку в ведерке карасей, пришил их за спинки к крючкам и уже через час поймал щуку. На эту же жерлицу насадил окуня и вскоре снова кричал победно, вытаскивая вторую. Мы с Максимом лопались от зависти. С тех пор, как мы начали читать Сабанеева и рыбацкий альманах, крупная рыба обходила нас. Было ясно — заучились.
Довольный собой Славка тут же захрапел. А нам еще не спалось.
Ночь была по-осеннему тихой. По берегу стлался густой туман. Смолистый, намокший пень в костре шипел, сердито стрелял, разбрасывая искры. Думалось о том, что кончается лето, в охолодавшей воде реже всплескивает рыба, деревья стряхивают с себя пожелтевшую листву…
Проснулся я от толчка в бок. Костер потух, а туман вокруг нас стал еще плотнее.
Славка почему-то стоял на четвереньках у входа в палатку.
— Слушай, — азартно шепнул он.
С поля, оттуда, где проходит дорога, кричали журавли. Не обычное «курлы» разносилось в ранней утренней тишине, а многоголосая торжественная песнь.
— Журавушки прощаются с летом, — сказал Славка. — Хорошо им тут было, весело. Слышишь, рассказывают… И еще говорят: пора теперь в путь.
Мы сидели втроем у потухшего костра, слушали журавлиную песню и тоже прощались с летом и думали, что каждого из нас ждет впереди что-то новое, неизведанное.