Какаду

Уайт Патрик

Что-то блестит.

Наверно, выпала обильная роса. Утренний шорох влаги и птах. Горихвостки, он видел их в книге, которую родители подарили на рождество. Зяблики клюют что-то не видное под кленовыми листьями. Они не обращали на него внимания, пока он не вскочил, хотя руки и ноги у него онемели и одеревенели. Птицы вспорхнули и разлетелись во все стороны.

Тим отряхнул остатки ночного кошмара и со всех ног кинулся навстречу свету. Свет струится вокруг. Над головой всем вихрям вихрь. Под ногами громыхает земля, но не разверзается. Вот бы кого-нибудь

обнять, кого попало - хоть бы и одну из тех костлявых теток, повстречавшихся ночью, или дядьку, который хотел показать свой крант. И он побежал прочь, чтоб не нарваться на неприятности. Сегодня он летел со скоростью света. Фьють! Он бы запел, да не знал что.

В конце концов он только и пропел, что свое имя, и оно разлетелось вдребезги, и еще ярче засверкало утро.

Ему девять лет, он вспомнил про это как раз перед тем, как увидел ЕГО среди примятых трав и кленового молодняка, подле озера. Тим с разбегу остановился, земля отозвалась глухим стуком.

Это был попугай. Который сперва хрипло крикнул, потом скрипуче поклекотал, наверно от старости, и потащился по мокрой траве. Его бросила стая? Или другие не рискнули остаться и поддержать то ли старую, то ли хворую птицу, побоялись нового людского предательства? Так или иначе одинокий какаду пережил невзгоды, хоть стая и улетела.

Тим Неплох забормотал, как, бывало, бормотала мать, обращаясь к больным старикам, "ах ты, мой бедный старый попугайчик", - бормотал он, и вдруг в нем вспыхнуло совсем другое чувство. Он подпрыгнул повыше, изловчился, ухватил и притянул книзу небольшую ветку. Поднатужился и отодрал ее.

А попугай все время не спускал глаз с Тима, клюв полуоткрыт, одно крыло волочится.

Незачем притворяться: похоже, птица сама себя предлагает.

Прежде, чем размахнуться и ударить, Тим огляделся по сторонам. Попугай клекотнул, казалось, скорее не от страха, не от боли, а чтобы не обмануть ожидания, и опрокинулся на траву.

Мальчишка бил, бил. Скоро все было кончено. Когда он поднял попугая, голова свисала, глаза скрылись под серыми веками.

Мальчишка опять оглянулся по сторонам, потом достал нож, чтобы снять с попугая скальп, как в книгах индейцы снимают скальп с белых. Из-под сухой кожи вытекло совсем мало крови, и вот уже лежит у него на ладони желтый хохолок.

Он пошел прочь, но вспомнил - вернулся, поднял мертвого попугая и кинул в воды озера, которое уже ослепительно сверкало и исходило испариной.

Он бежал вприпрыжку. Шел быстрым шагом. Бежал вприпрыжку. Желтый хохолок у него на ладони развевался, того гляди слетит. Пришлось сжать руку.

Он бы с радостью выкинул хохолок, но, раз уж взял его, тот вроде прилепился к нему. Едва рискнешь глянуть, приоткроешь клетку-ладонь, перышки раздуваются и сердце заколотится чаще, перехватит дыхание.

Его талисман!

Пробежал еще самую малость и очутился за воротами парка. Не войди он туда, пожалуй, никогда бы не узнал, что таится в нем самом, готовое вырваться наружу.

Мисс Ле Корню стояла, опершись на

калитку. Будь она больше похожа на тех, кто ведет упорядоченную жизнь, она, наверно, взяла бы метлу и подмела тротуар перед калиткой. Но сейчас, подставясь солнцу, она склонна была поздравить себя, что она из тех, кого любители порядка считают непостоянными. Привычки и привязанности не по ее части, хотя порой ох как хочется обзавестись какой-нибудь.

Из одного глаза мисс Ле Корню пролилась слеза. Она утерла щеку, увидав, что из парка вышел мальчонка Неплох, а с другой стороны приближается Она.

С тех пор как в их жизни произошло то событие, мисс Ле Корню присматривалась к миссис Дейворен и подчас готова была заговорить с ней. Но, вспомнив, как соприкоснулись их руки в краткий миг разделенного горя, не заговаривала. Притом, похоже, миссис Дейворен наслаждается вдовством. В ту зиму она купила малолитражку и училась ее водить. Купила котиковое манто. Можно подумать, покойный муж оставил ей в наследство деньги, но ведь всем известно: деньги-то были не у него, а у нее.

Так или иначе, вот она, вдова, в котиковом манто, а малолитражку она сегодня утром оставила в гараже.

Мисс Ле Корню сжала довольно грязные руки в кулаки. Она слишком хорошо знала, что джинсы у нее драные (да еще в паху).

– Чудный денек, миссис Дейворен, - сказала мисс Ле Корню; в конце концов, почему не порадоваться, что они соседки?

Миссис Дейворен согласилась, да, верно, чудный денек.

Ее не раз тревожила мысль, что она встретит мисс Ле Корню собственной персоной и та не пожелает поддержать беседу. Миссис Дейворен часто думала, что если и вправду столкнется с Ней лицом к лицу, то заговорит о музыке, и сейчас тоже ей пришло это в голову, да, к счастью, она вовремя спохватилась.

– Но потеплеет позднее, - уверенно заявила миссис Дейворен.

– А меховое манто, по-вашему, не чересчур?
– не удержалась мисс Ле Корню.

Этого миссис Дейворен не ждала.

– Да, - она до того смешалась, открыла рот от изумления, даже слюной брызнула, - но тяжесть... тяжесть приятна... даже если жарко.

Миссис Дейворен совсем смутилась, а мисс Ле Корню ухмыльнулась, расплылась до ушей (не забудьте, Кивер Ле. Корню чокнутая).

– Прелестно подобранные шкурки... и вообще красотища, - похвалила она свою вдовую соседку; только господь уберег мисс Ле Корню, не дал ей прибавить: - Жаль только, пришлось убивать котиков.

Но именно это миссис Дейворен, должно быть, и услыхала, на ее желтовато-бледном лице отразилась боль и передалась мисс Ле Корню, ей сдавило горло, словно разросшейся щитовидкой.

Всего на мгновенье. Потом глаза их прояснели. Свет дивно засиял вокруг. Несказанное облегчение.

– Ну, я в город, - сказала миссис Дейворен.
– Подумала, отправлюсь пораньше. Пройдусь. Загляну в магазины, пока нет народу.

Она проделывала это по меньшей мере раз в неделю - разглядывала то одно, то другое, потом клала обратно на прилавок.