Какая она, победа?
Шрифт:
Они перешли в кулуар, Женя сел на снег, заскользил вниз, за ним все
остальные. Так проскочили веревки четыре.
— Стой! — закричал Балинский, опять пуская в ход ледоруб. Он все
пытается сбить темп, попридержать Женю, ему все кажется, что со
Стрельцовым что-то творится. Никак они не могут понять друг друга. А
Стрельцова бесят эти остановки, эта осторожность, на которую совершенно
нет времени, бесит медлительность Семена Игнатьевича, он чуть ли
кричит на него:
— Ну что там опять такое?
— Стой, Женя! Нужна страховка. Сейчас улетим, не зарубимся! Давай
на скалы!
Стрельцов смотрит недоверчиво, он все пытается понять, что с
Балинским, здоров ли или тоже болен, тоже расклеился, как Кочет, как
Артюхин, очень уж он осторожен, Тоха!
—Какого дьявола, — кричит Женя, — ты что, не видишь, что с
Кочетом? Пошли! Снег держит!
Володя растерянно оглядывается: Балинский прав, нужна страховка,
нехитро «упорхнуть» до самой Звездочки. Но, может, прав и Женька,
спасение в скорости, да и как делать замечания, поучать, если сам обуза и
Женька старается для него, для Кочета!
Стрельцов взял ледоруб наизготовку и, высоко задирая ноги, помчался
вниз. Рванул Кочетова. За ним Артюхина. Семен Игнатьевич шел на
270
схватывающем узле, и это давало возможность маневра. Но какой уж там
маневр! Толя бежит наискось, подобрав кольцо веревки. Только бы успеть до
тех камней, только бы забросить за них веревку!
Рывок! Нет, не успел! Бросило через голову, заскользил вниз, надо бы
зарубиться, пока не набрал скорость, но куда там, он не один, а внизу такой
довесок, что хочешь ты этого или нет, а утянет до самой Звездочки! Была
тоска и отчаяние. Толя успел это почувствовать. Вот она, Победа, взяла все-
таки свое! Он подумал об этом искренне, как о чем-то свершившемся, но
одновременно продолжал надеяться, что все каким-то чудом образуется и
они благополучно остановятся. Он летел и подсчитывал, где это может
случиться — на 6200, на 5400 и не будет ли слишком поздно.
Задержались. Балинский тут же забросил петлю веревки за камень. Как
утихомирить Женьку? Никогда не видел его таким бешеным. Даже подумал,
дескать, сейчас я его успокою, стукну древком по башке, а там. . Чуть ли не
весело стало от этой мысли. Вот чего еще не было на Победе — хорошенькой
потасовки! И он снова начинает убеждать Стрельцова, что нужно перейти на
скалы, что это для них единственно надежный в сложившейся ситуации путь.
Собственно, Стрельцов должен был подчиниться. Ведь начальник
группы Балинский!
кальцитовых прожилка! Он хорошо помнит: теперь недалеко, еще метров
шестьдесят-сто, и будет палатка ленинградцев, совсем близко! Снова
взмолился Кочетов. Надо идти, хватит дискутировать, он давно не чувствует
левой половины лица, кончиков пальцев. Хочет Балинский, пусть они с
Артюхиным страхуются, пусть идут по скалам, пусть идут как хотят, надо
резать веревку пополам!
—Тоха, — закричал Стрельцов, — надо спасать Кочета, я режу веревку!
Он ударил по веревке ледорубом. Он рубил ее, а она не поддавалась,
только лед летел. Вмешался Артюхин, попытался помешать Стрельцову, но
лишь подлил масла в огонь.
—Ладно, — решил Толя, — пусть отвязываются... — Если и он,
271
Балинский, упрется на своем, тогда все развалится. А это конец. До утра
нужно дожить. Утром все войдет в норму.
Показалась ночевка ленинградцев. Только здесь стало ясно, на каком
пределе сил держался Артюхин. Уже не контролируя свои действия, он, как
был, в «кошках», полез в палатку спартаковцев, тут же искромсав днище
остро заточенными зубьями и лишь случайно не исковеркав оставленную под
спальными мешками кинокамеру. Забившись в угол, в спальные мешки,
Семен Игнатьевич пытался хоть немного согреться, и уговорить его вновь
выйти на холод было невозможно. А спартаковцы шли следом, и Борис
Клецко, увидев испорченную палатку, высказал все, что думал на этот счет.
Что ж, он беспокоился о своих. И он был прав. Толя, как мог, извинялся,
сказал, что всех сейчас же уведет, но Семена Игнатьевича смог извлечь из
палатки лишь во втором часу ночи, да и то чуть ли не силком. У
спартаковцев остался ночевать только Кочетов, но и он потом решил
перебраться к своим, благо на этом участке были натянуты перила. Он
ввалился в палатку и сказал:
— Братцы, если я сейчас не выпью, я помру.
Так все намерзлись, такой бил всех озноб, что Толя дал согласие и
отмерил каждому по двадцать граммов. Запили водичкой, натаявшей к тому
времени в кастрюле, нагрели чаю, начали есть. Легли в третьем часу.
Выяснение отношений, все разговоры решили отложить до возвращения, а
потому молчали, каждый переживая случившееся про себя. Радости не было.
Да и рано было радоваться. Он был еще весь впереди, спуск!
Встали поздно. Слышали, как собирались ленинградцы, как прошли