Каким он был. Роман о художнике
Шрифт:
Вспыхнул свет, облив чернилами стекла, чиркнув хрустальной искрой, заронил уверенность в том, что это уже было. Резкий переход. Мир перевернулся однажды. Без тебя. Уходя до вечера, мы не догадываемся об этом. Катастрофы, катаклизмы, неприятности, болезни, но уже без тебя. А музЫка все та же. Стихи новые, сны фантастически правдоподобные, иллюзии, не последние, конечно, но уже в другом мире, где нет сорванных кранов, ненужных людей, неустроенности и досады. В новом доме вырастет добротная уверенность в правильности поступков. Плохо ли это? Хорошо ли?.. Не знаю. Просто без тебя. Забвению преданное, колкое, зябкое состояние притягивает иглы-шипы миллиона алых роз от Аллы Пугачевой. Как же без нее в ее-то царствование?.. Оборванные нити, клубки,
Зажмурившись от света, надо успеть скрыть осколки мыслей незаписанных, невысказанных никогда, никому… Просто некому. Уход в себя от забот, страданий, интриг, разочарований приносит наслаждение покоем. Антон привлек к себе жену, пробуя заглянуть в глаза, но она уткнулась в плечо.
– Привет, Лисенок, что там нового за окном?
Она задернула шторы, чмокнула в щеку и осмотрелась. О том, что в доме были гости, он догадался по запаху кофе. Муж с удовольствием заметил нетронутую чашку, приятно быть уверенным, что не будет повода для сердечной аритмии у Лисоньки. Его забавляло выражение ее лица, ребенок, желающий схитрить, будет помалкивать весь вечер. Но Алиса сразу сообщила о визитерах, что не вызвало никакого беспокойства у Антона, некоторое внимание к увядающему бизнесу было бы полезным, даже через жену.
2. Вторник
Утренний визит обошелся дешево, а памяти маловато, но все кадры удачно получились, кроме Катюшкиного дня рождения, заснятого в лесу. Семен посчитал количество листов фотобумаги, хватит только для «мадам», распечатал «сенсацию» и осторожно развесил на голой стене комнаты.
В полумраке прихожей дама в длинном платье словно отшатнулась от внезапного порыва поцеловать ей руку. Картина «Дефиле». Это она в вечернем наряде, усыпанная бриллиантами, на миг застыла в свете рамп и сейчас резко развернется, чтобы исчезнуть. «Лучом полоснула по сердцу», – пишет Тимей. Художник может мечтать, сочинять. Но в такие совпадения сложно поверить. Она существует! И двигается в жизни так же, как на полотне и в тексте. Он талантлив. А ей пятьдесят лет! Не может быть. Какие живые глаза! «Отчаянно живой!» Это непонятно. Совсем. Она нарочито не включила свет в коридоре, чтобы скрыть свою взволнованность. Что-то скрывается за этим, однозначно.
На курсе его называют ловцом сенсаций неспроста. Если бы он не закутил с кудлатым поэтом Онисимом, назвавшим себя последним Скитальцем, в его огромном подвале, то вряд ли удалось бы узнать о существовании «Незнакомки». Поэт стенал под гитару, иногда прерываясь, чтобы впасть в экзальтацию, крича о несправедливости, брызгая слюной и запивая разочарование от прочитанных чужих стишков то пивом, то водкой. Он устал швырять журналы и уже тыкал воблой в страницы, где напечатали какую-то куклу с бабьей чепухой, а ему тогда позарез нужны были деньги. Он был молод и влюблен, влюблен в богиню – не меньше! Он икнул, значит, уже готов.
– Если бы не эта стерва (имени богини он уже не помнил), вылепленная мною собственными руками, то разве я бы пал так низко?
Он убеждал Семена, что его печатали, много, но поздно, кормушку прикрыли, да и Союз, все союзы-профсоюзы распались, мир рухнул. Семен не верил, особенно, поэтам. Если покопаться в прошлом, он на любого мог бы найти компромат. Онисим, выпучив глаза, приняв стойку Дали, отведя согнутый локоть, вперив взгляд в пространство, издевался над строфами начинающей поэтессы, учительницы русского языка в простой московской школе. Он ненавидел каждое слово сиюминутной пьяной неукротимостью.
Лицо притягивало и казалось знакомым, но по году издания, она, пожалуй, седая бабушка. Онисим сник, уткнулся лицом в кипу бумаг, хрипло бормоча проклятия всему миру. Пора уходить. Он завел будильник для приятеля, погасил свет, электроплитку и уже с лестницы вернулся за журналом «Юность», так, на случай, он не любил неясностей. Кружева заинтриговали. Для барышни конца двадцатого века вполне сносные стишки, нынешние самки-хищницы в эротических снах вряд ли услышат музыку Шопена, видения более прозаичны, более ритмичны, агрессивны и алчны. Катька не скажет, кто это – Шопен? Ее, перекошенное страстью лицо, порой вызывает отвращение. Он передернул плечами, предвидя упреки, что не на чем напечатать придурошно высунутые языки – отвратительное самолюбование в каждом снимке.
Конечно, неразумно пять лет изнывать в пустыне Казахстана переводчиком у америкосов, чтобы заработать на обучение, и пропускать лекции. Сама же вызвалась порыться в архивах по заданной теме, а он ведет себя, как свинтус, подлец, далее по полному трафику… Придется проглотить, а что делать, у этого препода зачет не купить. Верить совдеповским изданиям глупо, да и вся группа пользуется одним источником, а википедия – это слишком скудно и неинтересно. Говорят, великий был художник, наглый, техничный, как Дали, но изменил классическому стилю, увлекся космическим цветом, оскандалился на последней выставке, запретил распродажу, вроде как был не в форме. «Письма из небытия» публиковались, но были мало известны, пока журналы не завели интернет-версии. Москва, Питер, Париж, следы теряются, нет картин – нет шума. Два семейства вели битву за права, но пораспродав картины, поделив денежку, договорились молчать.
Катерина недовольно листает каталог, ехидно поглядывает на Вадима и Тасика, пытающихся уловить в снимках нечто.
– Уже пора включить свет. Вас оставили в прихожей, как мальчиков, она и капли ясности не внесет. Да. Это она! Ну и что?! Кем была Джоконда, «Неизвестная» и наша мадам? Домохозяйкой! Вы об этом будете писать? Денег вам не заплатят, фиговая практика, ладно, если зачет примут. На фотографии она почти не изменилась, тот же ракурс, но взгляд… Какой-то не наш.
– Мы откроем тайну творческого надлома.
– Боже мой! Да какая же здесь тайна? Выдохся и уехал. Да, был роман – мучительный и долгий, где ничего нельзя изменить. И если они скрывались, то зачем ей раскрывать карты? Она может, конечно, высудить малый процент от скандальной известности Тимея, но она не была топ-моделью, это нереально…
– Катюш, ну почему ты так запросто решаешь то, о чем и они не задумывались. Нет нигде и намека на личные отношения, никто и не догадывался, что дама с портрета жива-здорова. Всегда говорили только о нем, редко о семьях, обе супруги отзывались о нем прекрасно – по словам детей. Нет и намека на общепринятое сегодня. Он очень много сделал, устал, поэтому вторая жена увезла его, сменить обстановку, тему. Именно дочь от второго брака имеет право распоряжаться его наследием, проводить выставки.
Катя повела плечами, словно стряхивая досаду, помолчала, закурив новую сигарету.
– Было бы доверие, не было бы скандала, почему он отказался продать в Париже свои работы, хотел закрыть выставку? Об этом много информации. Если была топ-модель, то почему бы не сделать ей рекламу? Обычный обмен, это же деньги! Бизнес! Все-таки странно, что более никто не пользовался ее натурой…
– Тимей не боялся конкуренции, он выиграл гранд, будучи преподом в Строгановке, учился в Германии.
– А я чувствую, что его сгубила умопомрачительная страсть, он не сделал выбора – с кем жить дальше, а просто сбежал, но не вынес разлуки, начал письма писать. И снова страх…