Какого цвета небо

Дементьев Николай Степанович

– Сейчас попою маму чаем и – моментом в магазин!

– Зина сегодня работает… – опять-таки без всякой связи с предыдущим повторил он.

Я вообще-то ничего не имею против такого метода разговора, когда тебе непрерывно задают загадки, а ты отвечаешь, будто ребус или кроссворд решаешь. Я бросил пробный шар: ¦ – Вас понял, перехожу на прием: давай деньги, скажи, что надо, будет куплено!

Он кивнул, уже подчеркнуто-безразлично поглядел на ванную:

– Светка там моется…

С этой очередной задачей я справился относительно легко, поскольку

не впервые уже с ней встречался.

И вообще у нас со Светкой, хоть ей и пять лет всего, что-то вроде дружбы. Ответил бодренько:

– Будет сделано! – и пошел в ванную. Светка в одной рубашке стояла перед раковиной и то прижимала маленький палец к отверстию крана, то чуть отпускала его, радостно повизгивая, пугливо отскакивая от бьющей в стороны струи воды.

– Доброе утро, Цветичка.

Она повернула ко мне заспанное розовое личико, а глаза у нее были уже чистыми, ясными, проснувшимися, ответила тоненько и звонко:

– Здравствуй, Иванушка, – и спросила без всякого перехода: – Тетя Валя химику или физию учила?

– Литературу и русский, – ответил я и стал мыть ей руки, потом лицо.

Она терпеливо молчала, только глаза зажмуривала изо всех сил. Я осторожно вытер ей лицо, стал вытирать малюсенькие, как у куклы, руки.

– А теперь тетя Валя умирает?

– Иди, иди, – сказал я, повернул ее лицом к двери, легонько подталкивая.

Стоял под ледяным дождем и все думал, что это правда: мама действительно умирает, и Венкин отец, профессор Дмитриев, сказал, что метастазы уже поразили пищевод, а до этого опухоль была только в желудке. Мама сама, наверно, понимает это, хоть ей никто и не говорил, что у нее рак. Вот уже год, как у мамы инвалидность второй группы, – в школе она не может работать. В последнее время ей даже трудно выходить в магазин, и ест она одну манную кашу да пьет чай с мягкой булкой. Но в больницу не соглашается ложиться, как Павел Павлович Дмитриев ее ни уговаривал.

Вдруг почему-то вспомнил, какой красивой и умной, строгой была мама в школе и как ребята ходили к ней разрешать все споры… А теперь от старого только и осталось, что голос: «Поезжай!…» И тут понял, что плачу.

Вышел из ванны, стал привычно и сильно растираться полотенцем. Может, найти все-таки отца, ведь мама, кажется, до сих пор его любит?!. Что у них тогда получилось, почему они расстались, когда я и в школу еще не ходил? И от алиментов мама отказалась, и даже ни одной фотографии отца у нас дома нет, и никогда мама о нем не говорит. Я знаю только, что он шофер, «любитель выпить и погостить в жизни» – мамино выражение, хоть и говорила она тогда не об отце. А может, и его имела в виду?… Теперь у отца другая семья где-то в Москве, его новая жена работает буфетчицей, и у нее есть дочь Вера от первого брака. Все это сообщила мне по секрету Зинаида Платонова. Я, помню, хотел спросить, откуда и как она это узнала, но в последний момент почему-то передумал, не спросил…

Вить-Вить по-прежнему сидел на табуретке, одевал Светичку, она стояла между его колен, смотрела задумчиво

в окно.

– А?… – сказал он, глянув на меня.

– Конечно, – согласился я, – с нами попьет чаю, – одной рукой взял Светкину ручонку, второй – чайник; мы пошли к нам.

– А, Светичка-Цветичка! – ласково сказала мама; она уже сидела за столом. Волосы ее были по-обычному аккуратно причесаны; протянула Светке руку: – Иди, я тебя причешу. – Рукав халата задрался, мамина рука была желтой и худой.

Светка доверчиво и послушно встала рядом с мамой, вытаращив от любопытства глазенки, смотрела на мамино лицо. Мама, не удержавшись, провела подрагивающей рукой по пышным, светлым и вьющимся волосам Светки. Я отвернулся поспешно, стал доставать из буфета чашки, хлеб, булку.

– Тетя Валя, ты умираешь, да?

Я достал из холодильника масло, колбасу.

– Умираю, девочка…

Я схватил чайник, снова выскочил на кухню.

– Ты чего? – спросил меня Вить-Вить.

– Чай забыл заварить.

Стал насыпать чай в фарфоровый чайничек, рассыпал.

– Упаси тебя господь жениться на девушке с разными глазами! – с крайней убежденностью сказал он.

Я через силу, будто сквозь сон, вспомнил, что у Зины действительно левый глаз – коричневый, а правый – светло-коричневый, почти оранжевый. Залил в фарфоровый чайничек кипяток из большого чайника, закрыл его, поставил на большой, чуть не опрокинул.

– Семья – это все-таки двое, – сказал я.

– Теоретик!… – презрительно хмыкнул он, еще говорил что-то, но я не слушал.

Когда вошел в комнату, Светка была уже причесана, сидела рядом с мамой за столом, слушала внимательно. А мама спокойно рассказывала:

– Старший брат был богатый и жадный, средний – бедный и неудачливый, а младший – Иванушка-дурачок…

– Он? – Светка ткнула в меня своим маленьким пальчиком.

Мама кивнула ей, глянула на меня, вздохнула, сказала просто:

– Недоучила я тебя, Ваня.

– Поступлю на вечерний, – ответил я, выбирая маме кусок булки помягче.

– Ну, тетя Валя, рассказывай! – просила Светка, теребя рукав маминого халата.

– Все-таки, понимаешь ли, Ваня, ты с золотой медалью кончил… Старший богатство копил, средний нужду мыкал, а младший – жил себе, как живется.

– У тебя нет адреса отца? – спросил я.

– Есть.

– Ну, а что было дальше, тетя Валя?

– Ты, Светка, пей чай.

– Да-да, пей. – Мама налила ей чаю на блюдечко. Светка взяла бутерброд, откусила, нагнулась, стала пить с блюдечка.

– Глядел-глядел Иванушка-дурачок на старших братьев, неинтересно они живут, – негромко говорила мама, маленькими кусочками отламывая мякиш булки, с усилием проглатывая их. – И решил он поймать жар-птицу, понимаешь ли, чтобы в жизни интерес появился и всем вообще легче жить стало.

– Это попугай?

– Вроде того… Не стоит, Ваня, ему писать.

– Хорошо.

– И вот подружился он с Коньком-Горбунком, отправились они вместе счастье искать.

– А как – подружился?